Природа плакала в тот день...
Шрифт:
— Том! Том! — легко тряс он его за плечи. — Проснись! Ну, пожалуйста.
Брат сморщился, что-то проворчал, попытался натянуть одеяло повыше.
— Том, ну, пожалуйста! Проснись же! То-ом!
— Ты спятил? — открыл он один глаз. — Сколько времени?
— Не важно! Пожалуйста, послушай! Я песню написал! Послушай! Наиграй мне! — поставил рядом с кроватью гитару. — Послушай. Вот мне кажется, что мелодия должна быть такой, — Билл тихо напел, размахивая рукой. — Послушай.
За плечами оставили вечность
И дождями растратили слезы,
Без ответов десятки вопросов.
Я молчу, но в груди сердце ноет,
Оно просит: «Не надо, останься!»
Но скажу лишь, что было нас двое,
А теперь в одиночестве майся.
В темноте разрывая оковы,
Я кричу, но никто не услышит,
Постепенно срываясь на шепот,
Тишина одиночеством дышит.
Спрячу крылья в рюкзак за спиною,
Не летать теперь вольною птицей.
Я отвыкну дышать лишь тобою,
Из рассвета свободы б напиться.
В отраженье тебя я увижу,
А ты помнишь, там было нас двое?
Где теперь тот веселый мальчишка,
Что так счастлив был рядом с тобою?
Все же, знаешь, скажу на прощанье,
Что любовь не проходит бесследно,
А теперь в темноте лишь стенанья
И глубокая рана на сердце…[1]
Он замолчал и вопросительно уставился на брата, ожидая похвалы и идей с музыкой. Том никак не реагировал. Билл все еще улыбался, но внутри уже все сжалось.
— Как? — неуверенно спросил он, голос дрогнул.
— Отвратительно. Ничего более отвратительного я от тебя еще не слышал. И не смей больше так хватать мою гитару, ты ее расстраиваешь. Вообще не смей трогать мои вещи.
Он улыбался. Он заставил губы улыбаться. Глаза только блестели больше обычного. А в груди ныло так, словно оттуда вырвали сердце.
Он порвал листок с наспех написанной песней. Подкинул обрывки вверх, осыпая себя бумажными клочками.
И ушел, не сказав ни слова.
Сначала из комнаты брата.
Потом из его жизни.
Глава 10.
— Нет, Том, я не знаю, где он. Правда. И потом, не думаю, что Билл придет ко мне. К Густаву — да, но ко мне?
— Его нет у Густава. Нет у Георга. Нет у Андреаса. Нет ни у кого, кого я знаю. Он не пошел к Паулю, не звонил Рону. Не поехал к матери. Не напросился в гости к кому-нибудь из продюсеров. Я всех обзвонил, — в голосе усталость и отчаянье, безысходность, граничащая с тщательно замаскированным страхом.
— Может он завис у девушки или у кого-то, о ком ты не знаешь?
— Нет его у девушки. И друзей новых нет. Он в последнее время дома сидел безвылазно. Я просто подумал, что он мог прийти к тебе. Больше не к кому… И уехать он никуда не мог — документы на месте. У него даже денег нет — бумажник не взял, а там все кредитки, наличность… Если бы с ним что-то случилось, мы бы уже об этом знали, да? — протяжный вздох, перешедший во всхлипывание, оборвался где-то на взлете. Дыхание исчезло.
— Том, не говори ерунды! — влез в разговор Густав. — Что с ним может случиться? Он взрослый и самостоятельный…
— Вот именно, что с ним всегда что-то случается! — сорвался, закричал, заистерил. — Это какое-то стихийное бедствие, а не человек!
— Мальчики, не ругайтесь! — повысила голос Франциска. — Успокойся, Том. Ты прав, если бы что-то произошло, мы бы уже знали… Значит, с ним все в порядке. Можешь объяснить, что произошло? Почему Билл ушел?
— Я… — замялся он. Опять дыхание исчезло, словно он собирается с силами, чтобы рассказать.
— Том? — мягко, но настойчиво произнесла девушка, подталкивая его, как малыша-несмышленыша к первому шагу в реку.
— Я не спал трое суток. Еще дорога… Домой приполз с единственной мыслью — спать. Видимо так переутомился, что сначала никак заснуть не мог, — каждое слово дается с трудом. Говорит все тише и тише. Потом набирает полную грудь воздуха и снова пытается рассказать, заикаясь, сбиваясь, дрожа. — А Билл среди ночи прибежал с новой песней… Разбудил… Просил, чтобы я ему сыграл. А я не то что играть, глаза открыть не мог, их словно песком засыпало и свинцом сверху залило. Он прочитал стихи, я и половины не понял. Он спросил, как мне понравилось. А что я ему скажу? Ляпнул херню какую-то, только чтобы отвязаться… У него вдруг слезы потекли. Он текст порвал и из квартиры пулей вылетел. Я за ним в чем был метнулся… Даже догнать не успел. Был бы одетым, может, смог бы найти… Я и так полквартала в одних трусах обежал… Он как сквозь землю провалился.
— А что ты ему сказал? — нахмурилась Франциска.
— Я не помню… Правда… Я толком и не проснулся на тот момент.
— Том, вам надо помириться, — вздохнул Густав. — Это тупая война уже всем поперек горла стоит.
— Я с ним не ссорился, Густав. И не воюю.
— А как это называется?
— Я не хочу, чтобы он лез в мою жизнь. Он сам по себе. Я сам по себе.
— Том, но вы всегда были так близки, — тихо проговорила Франциска.
— Были… — с горечью вздохнул он. — Сейчас я всего лишь хочу его найти и убедиться, что с ним все в порядке. Чтобы между нами не произошло, а он мне прежде всего родной брат. Ладно, ребят, если что-то узнаете или Билл выйдет на связь, позвоните мне. Я хочу сегодня в одно место съездить, может быть он там…
— Куда?
— К отцу. Идея, конечно, совсем уж бредовая, его туда насильно не затащишь, но вдруг… Потом останутся только больницы, полиция и морги, — голос дрожал все сильнее. Том тяжело задышал. Сделал над собой усилие и чуть спокойнее попросил: — Франциска, позвони мне, ладно, если он у тебя появится?
— Хорошо.
Комната наполнилась короткими неприятными гудками. Девушка отжала кнопку громкой связи, выключая звук. Посмотрела на гостей. Повисла гнетущая тишина.
— Нда… — выдохнул Густав, прошелся по комнате туда-сюда. — Ты мог хотя бы нас предупредить? Мы ведь морги, больницы и полицейские участки еще три дня назад обзвонили.