Пришельцы

Емельянов Геннадий

– Требуется время для адаптации, - добавил спустя некоторое время высокомерный инопланетянин.

– Понятно!
– с оживлением ответил Сидор Иванович и увидел на очках пришельца следующее: вдоль улицы на телеге везли гроб.

– Я забыл тебе сказать, Григорий, у нас ведь беда:

Никита Лямкин приказал долго жить!

– Чего это он!?

– Вы пока адаптируйтесь, товарищ, а мы тут про свое потолкуем.
– Ненашев вежливо кивнул инопланетянину (извините, мол, но тема неотложная!) и поворотил лицо к бухгалтеру.
– Жил никчемно и помер смешно. В бане они мылись с Витькой Ковшовым, с буровым мастером. Последнее время задружили что-то. Да. Сидел будто это Никита Лямкин на полке и говорит будто Витьке-то: "Хошь, помру сейчас?" Тот в ответ: "Ну, и помри - для разнообразия". Лямкин ведро воды на себя будто вылил и покатился вниз, уже бездыханный. Витька почти голяком (ошалел

парень!) ударился по селу людей кричать, фельдшер Сарафанов подоспел, пульс пощупал - действительно, окачурился. Жена Варя (хорошая женщина, и что она в нем нашла, в Никите-то;) - в слезы, уколами только и держится. Жалко ее - работящая, добрая, понимаешь, а вот дураку досталась. Так ведь всегда бывает, - Ненашев с печалью покачал головой и уставил палец в окошко: - Вон хоронят. Передавали Варину просьбу: пусть, мол, председатель придет, речь скажет у могилы. Уважить бы человека не мешало, так что я скажу? Нет у меня про Никиту Лямкина хороших слов!

– Сердечный приступ, наверно?
– сказал бухгалтер Гриша Суходолов.
– В бане нельзя водку пить, я где-то читал.
– У Суходолова тоже не нашлось сочувствия к судьбе забубенного Никиты.

– Не пили вроде, не успели еще.

– Тогда совсем не понятно.

Пока бухгалтер с председателем обсуждали новость, пришелец встал, подошел вкрадчивым шагом к окну и снял свою круглую камилавку, какие носят в Индонезии президенты. Под чудным головным убором скрывалась белая коробка, похожая на шкатулку, и внутри той шкатулки что-то мельтешило - и поблескивало. "Компьютер там у него, наверно?" - подумал без удивления Ненашев и окинул взглядом похоронную процессию. Телега, на которой возвышался гроб, была накрыта большим ковром в желтых цветах. Ненашев вспомнил, что год назад он достал десять талонов на эти самые ковры и один талон на правлении решено было выделить Варваре Бровкиной, одной из лучших доярок колхоза и сожительнице покойного. Председатель раздосадовался про себя, что тут вот человека хоронят, неважно какого, а он про талоны вспомнил. "Совсем зачерствел я на этой проклятой работе!" Если честно, то председатель все-таки пожалел прекрасный ковер, края которого теперь терлись о грязные колеса, и - отвернулся от окна. Из коробки пришельца, пристроенной каким-то хитрым способом над самой макушкой, безволосой, кстати, прыснул синий огонь, и на лице Гриши Суходолова сразу написалось изумление. По первости ничего особенного не замечалось, из гроба торчала борода Никиты, широкая и натеребренная ветром, видны были еще брови, черные и сердито насупленные, угадывалось и бледное лицо. Все было, словом, как и мгновение назад. Но вот борода вроде бы вытянулась, показалось из-за кромки гроба ухо, потом Никита сел и легко выпрыгнул на поляну. Лошадь, что везла гроб (на второй телеге была красная крышка), сперва запряла ушами, потом ударила махом, ковер пополз косо и свалился наземь. В следующее мгновение Никита Лямкин уже вырывал у музыкантов барабан (покойного сопровождал духовой клубный оркестр), чтобы, видимо, врезать зорьку в честь своего воскрешения, а народ, проявивший сочувствие вдове; рассыпался окрест с рекордсменской скоростью.

Дед Прокудан, сторож свинофермы, колченогий и немощный в повседневности, бросил батог, перепрыгнул через калитку и распластался в кустах малины; завскладом Теркин, толстый человек в кожаной кепке, прободал штакетник и залег на старой клумбе. Оркестранты разбросали инструмент, трубы искрились на солнце, словно горели. Бывшая вдова Варя, вся в черном, сидела у дороги на камне, подпираемая младшими сестрами, и плакала в платочек скорее уже по обязанности, да наблюдала сквозь слезы, как ловко и настойчиво покойный ее - сожитель стягивает барабан с Васьки Кулемина, незлобливого парня при кошачьих усах. Та лошадь, что везла гроб, остановилась вдалеке и дремала уже, низко опустив голову. Часть публики, принимавшей участие в похоронах, нашла пристанище на широком крыльце конторы и следила оттудова, как Никита Лямкин овладевал барабаном, а когда он им овладел, ударил палкой по туго натянутой коже, звук родился угрюмый и густой. Никита свирепо уставил бороду за черту горизонта и хриплым голосом начал сзывать сельчан на собственные поминки. Бывшая вдова Варя вздрогнула, освободилась от младших сестер, висевших на ней, наскоро прибрала себя и побежала домой стряпать пироги с картошкой. Добрые люди, озираясь с опаской (как бы Никита опять не помер!), подобрали ковер, замазанный глиной, и потащили его к Бровкиной в дом. Три мужика стояли над гробом и чесали затылки - гадали, куда девать ненужную теперь вещь. Никита колотил по барабану в конце улицы.

Надобно отметить что воскрешение Никиты Лямкина не сотрясло

село Покровское и не было отнесено к случаям особо таинственного свойства; Лямкин был гуляка и проказник, да и приятель его Витька Ковшов не имел репутации солидного человека, хоть и носил в кармане корочки о высшем образовании. Такие корочки теперь заиметь можно и не напрягаясь. Удивляло, правда, одно: как это Никита, мужичок весьма порывистый, пролежал, не сморгнувши даже ни разу, почти сутки и ради того лишь, чтобы погулять на собственных поминках. Вытерпеть такое дано не всякому. Одно слово, артист!

3

– Это вы его оживили?
– спросил у товарища с горы Монашки Ненашев. Инопланетянин уже сидел в углу и, кажется, даже улыбался.

– Да, я.

– Из каких это соображений?

– Могли бы живого закопать. У вас ведь закапывают.

– У нас закапывают. И почему - живого?

– Он как это... в шоке пребывал. Внушаем. Нежная натура.

– Это Никита-то - нежная натура! Дурак он. И тунеядец.

– Что такое - дурак?
– Пришелец слегка покачал ногой и натянул на голову свою черную камилавку. Гриша Суходолов крутил головой, как воробей, и стул под ним сильно скрипел.

– Вопрос вы, товарищ, задали непростой, и, чтобы ответить на него более или менее исчерпывающе, надобно сосредоточиться.
– Председатель нажал кнопку под столешницей, и на порожке кабинета, будто по волшебству, явилась секретарша Галя. Явилась и покраснели, испытывая неловкость: она отлучилась на похороны, а без нее приехал гость.

– Слушаю, Сидор Иванович?

– Действуй!

Пока Галя налаживала на журнальном столике легкий завтрак, , молчал гость, молчали и хозяева. Ненашев тер лицо ладонями и собирался с мыслями, чтобы не ударить в грязь лицом перед полномочным представителем иных миров. Гриша Суходолов помогал секретарше, был притом суетлив и нерасторопен.

– А как насчет бани?
– поинтересовалась Галя, уходя.

– Через часик распоряжусь дополнительно." В кабинет, сама понимаешь, никого!
– Ненашев зашторил окна, чтобы события, протекающие на деревенской улице, не мешали важной беседе.
– Мы ведь так и не познакомились, кстати. Как вас прикажете звать?

Пришелец потрогал очки длинными пальцами и долго думал, прежде чем ответить, черная шапочка на его макушке слегка вибрировала и приподнималась, потом в воздухе зависли красные цифры - 123, 123, 123. Гриша Суходолов засмеялся, будто девица, которую щекочут, и сделал попытку цифры те взять руками, но хватал пустоту.

– У нас не принято такую арифметику применять, сами понимаете...

– Фи, - сказал пришелец.

– Что фи, простите?

– Зовут так.

– Вот оно что! Будем звать Федором, не возражаете? Пришелец вроде бы не возражал, во всяком случае он ни жестом, ни словом не выразил своего отношения к предложению Ненашева. Гриша Суходолов пожевал губами, размышляя, потом сказал:

– Федор - оно и ничего.

– А по отчеству, извините?

Пришелец опять смолчал, Ненашев тогда предложил, обращаясь скорее к бухгалтеру, чем к гостю:

– Отчества, понятно, у них нет. Будем, значит, величать Федоровичем?

– Федор Федорович... Оно и ничего. Так и порешили.

– Напрасно вы, Федор Федорович, Никиту Лямкина из забвения подняли, пусть бы лежал себе. Грешно, конечно, говорить и думать так, но от этого суслика - одни невзгоды. Вы бы лучше вон Петра Кручилина с того света вернули, то человек был самого первого разряда. И мастеровой, - Сидор Иванович начал загибать пальцы.
– И трезвый, и рассудительный, и семьянин прекрасный... По тому не то, что наше село, весь район плакал, по этому же Варя только слезу и пустила, да и то, полагаю, из приличия: жене на мужниных похоронах страдать положено, иначе старухи осудят. Ну, да ладно, о делах потом, прошу теперь закусить и выпить с дороги, Федор Федорович. Коньяку пригубим, яблоки вон сладкие - и" Средней Азии, - и потом я скажу про дураков все, что знаю.

– А знаешь ты о них немало, Сидор Иванович.
– Гриша Суходолов стоял над выпивкой и закуской, потирая руки с таким видом, будто ждал этой заветной минуты давно и страстно.

– Знаю немало, верно, потому как жизнь, считай, прожита. Прошу, Федор Федорович, к столу уже не побрезгуйте!

Глава четвертая

1

– Мне трудно, - сказал пришелец и надкусил яблоко, пригубил также коньяку из хрустальной рюмочки (набор на четыре персоны с подносом и графинчиком принесла из дома как-то заместительница Суходолова Вера Ивановна