Притяжение Андроникова
Шрифт:
Ни одного лишнего экспоната, ни одного лишнего слова! И еще более важный урок: казалось бы, телеэкран не в силах передать ощущение подлинности вещи и других ее особенностей, которые открываются только в личном общении с реликвиями и произведениями искусства, то есть самое ценное качество – подлинность – в телепередаче, казалось бы, должно исчезнуть.
Выяснилось, что это не совсем так: телеэкран способен передать ощущение подлинности, если ведущий передачи сам обладает этим ощущением и умеет сообщить его зрителю. Но только в том случае, если само это ощущение подлинное, если ведущий передачи знает и чувствует. Это немедленно передается зрителю. Но этого никогда не может передать человек, который произносит чужой текст с чужими мыслями. Никакие „ахи” и „охи” здесь не помогут. Передачу из музея может вести только специалист, только ученый, которому есть что сказать в живой беседе
Наследие Андроникова – неисчерпаемый источник для изучения и освоения. Его наследие неотделимо от его удивительной личности. Поэтому я полагаю, что андрониковедение – научно-методическое освоение наследия Андроникова, должно вестись с задачей проникновения в его личность и с любовью к ней.
II. Выступление на четвертых «Андрониковских чтениях»
Некоторое время тому назад в «Новой газете» была статья с портретом Ираклия Луарсабовича. Она называлась так: «Андроников много сделал для культуры, и вот, наконец, и культура – для него». Процитирую: «Когда он помогал другим, в нём просыпался вулкан. Когда он говорил о себе, в нём просыпался сатирик. В столице родилась новая культурная традиция – Андрониковские чтения».
Значит, это замечено. Мне приятно вам это прочитать, это метко сказано. И даже если бы результатом наших встреч было бы только удовольствие, которое мы испытываем от общения друг с другом, вызывая образ Ираклия Луарсабовича, то и тогда они были бы совершенно естественно целесообразны и приносили бы благо. Дело в том, что по мере этих встреч всё больше начинаем мы понимать, что эти встречи выходят за пределы «культа личности» Андроникова, нашей любви к нему, того вклада, который внёс Андроников. Это есть перенесение наследия Андроникова в наше время. Я ведь практик, поэтому может быть мои обобщения не так значительны. Но тем не менее, когда я готовлюсь к своим выступлениям и слушаю выступления других участников Андрониковских чтений, то я всё больше понимаю, что мы коллективно стараемся уяснить себе черты, конкретные черты гуманной личности. Дальше я начинаю думать: конечно, очень много людей читали произведения Андроникова. Ещё, может быть, больше людей слушали его в концертных залах (не только в концертных залах, но в залах, где собирается интеллигенция). Но конечно, в наибольшей степени его влияние на общество наше возросло благодаря тому, что сам Андроников называл «чудесами телевидения», и оно не кончилось сегодня, а приобретает какой-то особый смысл. Это очень многогранное понятие – «чудеса телевидения», как в узком, так и в широком смысле. Андроников сам является одним из чудес телевидения. Телевидение дало ему огромную многомиллионную аудиторию. И когда я вспоминаю о том, как он проводил передачи из музея, как мы гуляли с ним по улицам, все время ловлю себя на мысли, что тогда я не понимал, а только сейчас начинаю понимать, уяснять себе гуманность личности Андроникова и значение его личности в эфире.
Дело в том, что злая личность в эфире – это несчастье. Это просто всенародное, государственное несчастье. Сама жизнь сегодняшняя (ведь и телевидение-то родилось при нашей жизни) убеждает нас в необходимости того, чтобы с нами с экрана говорили гуманные личности и чтобы мы не видели личностей злых. Мы видим много умных людей. Но совсем не часто мы видим людей всепокоряюще добрых и заражающих добром, не тех, которые занимаются проповедью добра за деньги, какой бы секте они ни принадлежали, а людей, которые являются добрыми и гуманными по своей сути…
Что такое гуманный человек? Это… Я знаю только один ответ: это Андроников. И это складывается из очень многих составляющих.
Какова моя тема? Моя тема, естественно, «Андроников и музей». И я выступаю сегодня и как человек, который имел счастье многолетних контактов с Ираклием Луарсабовичем, и как бывший руководитель музея. Мне просто положено сделать некий отчет о вкладе, который внес Андроников в музей Пушкина.
Первое. Это телевизионные передачи Ираклия Луарсабовича из музея Пушкина. Они начались вскоре после открытия музея и в судьбе музея сыграли совершенно исключительную роль. Ираклий Луарсабович представил музей публике. Он рассказал о музее не просто как о выставке материалов о жизни и творчестве Пушкина (что само по себе прекрасно и что, конечно, присутствовало у Ираклия Луарсабовича), но он рассказал, как этот музей делался. Ведь это он выдал такую формулу: «Музей, созданный народом». Может быть, звучит несколько высокопарно, но это действительно так. Потому что музей создавался абсолютно на пустом месте, и если бы не тот золотой поток даров, – и не только вещественных даров, но и той помощи, которую
Ираклий Луарсабович, может быть, впервые в своих рассказах о музее Пушкина (и вообще в рассказах о музеях) ввел эту тему, особенно близкую мне тему, потому что я с моими товарищами изнутри делали музей.
Он перевоплотился в нас и впитал все, что мы знали. Мы ему рассказали – и не только рассказали, но дали записочки, почеркушки по поводу истории вещей: кто подарил, кто эти люди, которые подарили. Мы, естественно, готовили материалы для Ираклия Луарсабовича.
Но от этих материалов оставались буквально рожки да ножки. Он каким-то образом впитывал сведения, которые, естественно, знали только люди, регистрирующие материалы и записывающие сведения о дарителях. Но он претворял это в совершенно другой рассказ, в рассказ о всенародной любви к Пушкину.
Но это ещё не всё. Эта работа Ираклия Луарсабовича над передачами имела колоссальное значение для внутренней жизни музея.
Я должен сказать, что вся работа и вообще многое из того, о чём я успею и не успею сегодня рассказать, происходила вместе с Вивианой Абелевной (женой Андроникова).
Передачи были изнурительны, техника была далека от совершенства. Казалось, что Андроников – царь и бог на телевидении. Но это было далеко не так. Он вынужден был преодолевать массу трудностей и недоразумений. Вечно чего-то не хватало, что-то не приезжало, аппаратура была не та, эфир давали не в то время, и так далее, и так далее. Все это требовало чрезвычайной, невероятной выдержки.
Ираклий Луарсабович держал всю команду – музейную и телевизионную (а она была очень большая) – в состоянии совершенно особого творческого аффекта. Правда, иногда слышались протестующие голоса, потому что он рассказывал свои истории «к слову», а торопящиеся звукотехники, или кто-то там ещё, говорили «давайте приступать», а он рассказывал… Но благодаря этому создавалась совершенно особая атмосфера и уровень этих передач и работы всех, кто был этим занят, повышался необыкновенно. И это приводило буквально к чудесам.
Так, тоже к слову, хотелось бы вспомнить один эпизод, свидетельствующий о поразительном самообладании Андроникова, эпизод, который едва не закончился трагически…
В зале, откуда шла передача «Последние годы Пушкина», лежал большой ковёр, в котором имелась дырочка. Этот ковёр был списан в Совете министров и с баланса на баланс, бесплатно, передан нашему музею. Во время передачи Андроников сидел за столиком, там были книги и картины, которые он показывал из рук. Это был совершенно новый для музейной передачи приём: вещи показывать из рук. Обычно это делается, так сказать, по стенам. Тут всё происходило совсем иначе. Так вот, во время наезда (аппаратура была тяжёлая, несколько тонн ехало по ковру), колесо зацепилось за эту дырку, и огромная машина стала падать прямо на Андроникова. Одному из двух операторов как-то удалось подхватить машину, а Ираклий Луарсабович даже не дрогнул, и передача прошла гладко. Она была занесена на красную доску, такая тогда была доска. Это я всё совершенно точно помню. Я тем более это помню ещё и потому, что во время падения механик, который двигал тяжеленный аппарат, выругался матом. А в то время мат приравнивался чуть ли не к контрреволюции и человека, употребившего его в эфире, могли запросто посадить. Но шум падения аппаратуры заглушил высказывание, а самообладание Ираклия Луарсабовича позволило не прерывать передачу, никто вроде бы ничего не заметил, и вместо судебного дела была красная доска для устроителей…
Это всё детали. Но я повторяю: о чём бы я ни говорил, для меня всё время из всех деталей заново конструируется образ человека высокогуманного, совершенно особенного. Разгадка витает где-то рядом, но вряд ли личность Андроникова удастся кому-то разгадать до конца…
Или другая телевизионная передача. Музей создавался с нуля, как я уже говорил. Ничего не было. И вот разными путями, – что-то надарили, что-то купили, что-то гениальный коллекционер, который тогда работал в музее, Феликс Евгеньевич Вишневский, нашёл в комиссионных магазинах, на каких-то складах старья, выморочного имущества… В музее собралось уже, наверное, около трёхсот живописных работ, из которых примерно о восьмидесяти мы не имели точных сведений – ни кто изображен на портрете, ни кто художник. Было ясно, что это пушкинское время или близкое совсем к пушкинскому, но кто эти люди? Тогда пришла в голову мысль о том, чтобы устроить выставку и пригласить… Вообще кто может угадать портрет? Только тот, кто видел это лицо или фотографию. А кто же видел этих людей пушкинского времени? Их видели коллекционеры, искусствоведы, музейные работники, ещё разные чудаки, которые любят разглядывать и всматриваться, – не очень широкий круг людей. Но и этот круг надо было привлечь, и это мы постарались сделать.