Приватное погружение

Райнеш Евгения

– О-о-о, – округлила глаза и рот Тави, – ну, надо же… А чего тогда ты, такой избранный, плыл нелегально выброшенным мусором в Океане?

– Можно я не буду тебе сейчас это рассказывать? – он задышал с оттяжкой, пытаясь сесть.

– Мне, конечно, очень любопытно, но, если не хочешь, пытать тебя никто не собирается, – пожала плечами Тави. – Поправляйся и шуруй на свою Виру. В избранный эскорт. Раз ты такой неблагодарный.

Что-то в словах Кая её явно задело.

– Договорились! – ему всё-таки удалось сесть. Он привалился спиной к диванным подушкам и переводил дыхание. Интересно, если Айсик говорил правду, как он вставал и шёл сам

в туалет? Наверное, в бессознательном состоянии, на автомате, как супарт. – Пока не говори никому, что я здесь, а как только лицо подживёт, уйду. Просто, пойми, не могу я в таком виде появиться перед… В общем, в таком виде не могу вернуться на Виру. Скажи честно, у меня сейчас страшное лицо?

Тави задумалась. Рана на щеке Кая скрыта под повязкой, а глаза у него… Ничего себе, красивые. И улыбка эта ещё… Но всё-таки… Хотя Тави не знала, как Кай выглядел прежде, она честно сказала:

– Вообще-то, по сравнению с Айсиком ты совершенный… уродец.

И, глядя, как меняется выражение на его лице, спешно добавила:

– Но, может, среди партов ты наипервейший красавец и молодец! Просто я никогда не видела ни одного из вас живьём. Ты – первый.

– Зеркало! – изменилось не только лицо Кая, но и голос. И в нём было столько отчаянья, словно вопрос жизни или смерти решается прямо сейчас, а не тогда, когда Тави нашла в Океане коробку и, прямо скажем, спасла его.

– Ладно, ладно, ты только не волнуйся, – пробормотала она, выдвигая ящик комода, где лежало небольшое круглое зеркальце, которое иногда брал Айсик, чтобы показать, что он правильно подравнял ей волосы сзади.

Тави подала Каю зеркало, уже в этот момент понимая: она делает что-то неправильно. Парт выхватил из её рук блестящий кругляш, жадно уставился на своё отражение и вдруг странно всхлипнул: горлом, как будто подавился. Кай стал с остервенеем сдирать с лица повязку, которая скрывала зашитый Риа порез.

– Подожди, – замирая от неожиданности, пролепетала Тави. – Риа сказала, что нужно будет снять швы, а пока лучше не трогать, мы через несколько дней снимем…

Откуда в его только что полумёртвых движениях взялась такая бешённая энергия, а в руках – сила?

– Айсик! – закричала Тави, испугавшись, что сейчас вместе с повязкой Кай сорвёт кожу с половины лица. – Айсик! Ёж морской тебе в пятку!

Она уже чисто инстинктивно, не понимая, что делает, схватила Кая за руки, но он тут же вырвал их с неистовой злобой. Тогда Тави, пытаясь погасить истерику, обхватила его вокруг талии, вцепилась обеими руками чуть выше бёдер. Обнимала, прижавшись, гладила его по вспотевшей Айсиковой пижаме с дельфинчиками. Так они всегда утешали друг друга с Риа.

– Мы снимем швы скоро, – она заговаривала, не давая вырваться, – вот увидишь, как только швы снимем, всё сразу образуется. Риа – она хоть и акушерка, но всё же медичка, значит, если сказала, так оно и будет. А ты красавец, правда красавец, я не знаю, зачем тебе нужно, но если это важно, пусть будешь красавцем…

Тави так обнимала Риа, когда её мама ушла в Океан, и Риа обнимала Тави, когда маленькой мистрис поставили окончательную выбраковку.

Кай постепенно расслаблялся, размякал в её руках, уже не бился, а только вздрагивал от какой-то внутренней боли, но вздрагивал всё реже и реже. Поддавался на человеческое тепло. Айсика Тави не смогла бы так успокоить, и только сейчас она вдруг начала понимать разницу между партами и партнёрами судьбы. Ощущение тепла, не только тепла кожи, а невидимого глазу света, который идёт изнутри, через все кости, сухожилия, эпидермис… Когда он сливается со светом другого существа, то растворяет ощущение горя, делает его гораздо меньше. У них с Риа мог сливаться воедино этот тёплый свет, и, как оказалось, с Каем – мог, а вот с Айсиком – нет. Никогда так не было с Айсиком, хотя они прожили вместе уже больше половины жизни Тави.

– А мокроносики в этом межсезонье особенно прожорливы, – продолжала речитативом Тави, только чтобы говорить, держать соединяющий их сейчас свет, забрать хоть немного непонятной ей, но такой пронзительной боли Кая. – Они полностью сожрали два моих свитера и три пары носков. А ещё говорят, что опять падали мёртвые птицы, но это, наверное, сильное преувеличение. Может одна-другая в полёте умерли от старости, и упали где-нибудь, а у нас на островах народ такой… Не то что на Вире. Развлечений у нас мало, вот сразу и придумывают: ох, ах, опять дождь из мёртвых птиц, не к добру это. А повязку мы снимем, как время придёт, а сейчас нельзя, только навредишь. Ты же потерпишь немного, да? А синяки сойдут, они уже жёлтые совсем, так что очень скоро их не будет…

И ещё Тави вдруг почувствовала: свет, который мерцал сейчас, соединяя её с Каем, совсем не похож на тот, что делился на них с Риа. Он казался таким же мягкий и забирающий часть боли, но ещё что-то издалека и тревожно пульсировало в нём, тянуло в разверзающуюся непонятно где и почему бездну, заставляя вдыхать и выдыхать удары сердца. Уже непонятно чьего сердца, словно оно теперь осталось только одно на двоих.

– Ты не понимаешь, – стучало его сердце в её, и Тави уже не знала, это Кай шепчет ей в ухо, или она понимает без всяких слов, – ты же ничего не знаешь…

– Мистрис Тави! – до боли знакомый баритон вернул в реальность, за что Тави ему была благодарна. – Что у вас тут случилось? Почему вы держитесь друг за друга, и между вами такое напряжение? Поссорились? И вы… Мистрис Тави, вы ужасно красная! Может у парта ещё и лихорадка заразная имеется?

– Как ты вовремя, – сказала Тави, отстраняясь от Кая. Она чувствовала, что его свет ещё несколько мгновений тянулся за ней, не желая разъединяться, но, в конце концов, вернулся на круги своя, и взаимное свечение исчезло. – Как ты всегда вовремя!

***

С самого начала Айсик относился к Каю с непонятной неприязнью. Это почти не проявлялось в его действиях – он даже с всё большим усердием обрабатывал раны и менял повязки; молча, но без всяких напоминаний ставил чашки с лёгкими питательными бульонами перед Каем, который уже мог держать ложку самостоятельно; и даже ничего не возразил, когда Тави попросила отдать гостю свитер, так как ночи стали уже совсем промозглыми.

Но Тави, которая знала своего супарта как облупленного, понимала: за молчаливым усердием Айсика зреет какая-то буря. Слишком уж он был старательным и безропотным.

Кай после неконтролируемого отчаянного всплеска эмоций погрузился в себя, словно стыдился внезапной истерики в чужом доме. Полдня он задумчиво стоял у окна, наблюдая серый, безрадостный пейзаж межсезонного острова, а вечером – брейнетил, полностью погрузившись в рой.

Тави очень не нравилась обстановка, которая возникла в доме. Она бы ещё могла смириться с чисто физическими неудобствами: присутствие постороннего человека заставляло и её, и Айсика делать много лишних телодвижений, но нависшее напряжённое молчание портило ей жизнь окончательно.