Привратники

Ли Эдвард

Ох, что за день.

Закончив, Писатель почувствовал себя еще хуже, почувствовал себя изгоем. Частички месива из его последней трапезы блестели, почти как драгоценности, в морозном свечении фонарей. Он чувствовал пустоту, и не только в животе, но и в сердце. Может быть он выблевал свой дух, а?

У меня же есть дух?– подумал Писатель.

Он просто охуевал от слишком многих вещей. Безумие города - конечно; и голос - наверняка. Однажды услышанные голоса в голове, вообще-то, не были

признаком благополучия. Но, отчего он охуевал больше всего, так это от того, что сам находился здесь. Зачем он пришел? За истиной, за осколками человеческой реальности, чтобы питать свое творчество, задавался вопросом он теперь. Это не имело никакого смысла, но каким-то образом он чувствовал противоположное: что на самом деле отсутствие истины вызывало его. Вакуум, а не действительность. Пустоши.

Ложь.

Абсурдно, но он сел рядом с лужей блевотины, чтобы осмыслить это. Каталитическая субъективная гипотеза^[76] была разрушена? Он чувствовал себя отверженным, но кем? Господствующими? Обществом? В некотором смысле он был - всеми писателями, вместе взятыми и, возможно, это была обратная сторона его отторжения, которое спровоцировало зов, избрало его каким-то образом. Человеческая истина мое пропитание. Насколько мощна сила истины? Но чем больше он бороздил в домыслах, тем сильнее он смеялся.

Поиски имели неприятные последствия, оставив его сидеть "ниже плинтуса", как и его блевотину, принимавшую причудливые формы между его ног.

Ищущий, на свою задницу, - пришел к выводу он.
– Долбанная правда. Все, о чем он волновался теперь был следующий автобус.

– Мама!
– услышал он.

Мольба прозвучала с надрывом, переходя в отчаянный визг, как у потерянного ребенка.

Затем:

Я ПОКАЖУ ТЕБЕ ИСТИНЫ, ИЩУЩИЙ.

ИЩИ. ВЫИСКИВАЙ ПРОПИТАНИЕ ИСТИНЫ. ПОКАЖИ МНЕ ЧЕГО ТЫ СТОИШЬ.

Писатель ухмыльнулся. Что еще я должен сделать? Он почувствовал церковные стены сразу как подошел, так можно ощутить кого-то, столкнувшись лицом к лицу в толпе. Свет горящих свечей заставлял тьму нефа судорожно перемещаться, заполняя скамьи паствой теней, верующими и лишенными плоти.

– Мама! Я здесь!

О, Боже, - подумал Писатель, и это была тень мыслей, более суровых и менее мудрых. То, что он увидел, ошеломило его больше, чем увиденное ранее. Он уставился в сторону алтаря, словно скованный цементом.

Гроб стоял пустой. Его предыдущий владелец - мертвая старуха - была полностью раздета и распята на ковре; вся в морщинах, с серо-белой, сухой кожей и с лицом, как сушеный фрукт. Между ног трупа скрючился священник, со спущенными до лодыжек черными трусами, и яростно совокуплялся.

– Я приведу тебя обратно!
– тяжело дыша, обещал он.

Его глаза были зажмурены в самой благочестивой концентрации. Провисшие мешки грудей колыхались на подмышках трупа.

– Ради всего святого, Вы трахаетесь с трупом!
– закричал Писатель.

Трах

прекратился. Ярость, прерванного полового акта, заполыхала в глазах священника так резко, как трескаются стекла.

– Чево?
– гаркнул он.

– Вы трахаете труп своей матери!

– Ну и что?

Писатель поежился:

– Поправьте меня, если я ошибаюсь - я не эксперт по современному протоколу клериков^[77], но в моем понимании, священникам не полагается заниматься сексом, особенно с их матерями, и особенно, когда их матери МЕРТВЫ!

Священник замялся, но не из-за возражений Писателя, а из-за какого-то внутреннего позыва. Печаль осознания того, что он стащил и оседлал забальзамированную падаль, коснулась его лица.

– Я не могу вернуть ее, - сокрушался он.
– Нет, не так.

Его эрекция пульсировала, пародируя жесткий корень. Абсолютно несчастный, он что-то поднял. Кишки Писателя похолодели. То, что священник поднял, было парой тяжелых кровельных ножниц.

– Боюсь, есть только один путь, - сказал священник со слезами.

Писатель крикнул:

– Нет, нет, нет! Срань Господня! Не делайте это!
– но священник без стеснения уже обрезал ножницами головку своего члена.

Ожидаемый вопль прозвучал как выстрел около нефа; головка упала на ковер, словно круглый леденец.

Писатель пятился назад, в ушах звенело. Мне не нужно видеть это, - подумал он. Но что-то вынудило его искать, и теперь у него было довольно хорошее представление о том, чем было это что-то.

Кровь беспрепятственно выплескивалась из обрезанного члена священника - да, так же свободно, как вода из садового шланга.

– Мама, ой, мама, - пробормотал он, дрожа, когда кровь полилась сильней.

ПРАВДА,– ударил голос в голову писателя, когда он в шоке побрел обратно на улицу.

Он осознал, что что-то сделало всех в этом городе сумасшедшими.

НЕ СУМАСШЕДШИМИ. РАСЦВЕТШИМИ В ИСТИНЕ, РЕАЛЬНОЙ ИСТИНЕ.

Он проигнорировал это; он должен был. Почему же тогда я не сошел с ума?

ТЫ ИЩУЩИЙ,– пришел ответ.

Пустым взглядом он посмотрел вдоль улицы. Он не чувствовал себя сумасшедшим, он чувствовал себя прекрасно. Так почему же он слышит голоса?

АХ, ДА,– услышал он.
– ПРОПИТАНИЕ!

Было ли это действительно безумие, или это чрезмерная восприимчивость кажется голосом, чтобы он сделал вывод? Все его дискуссии об истине, и о том, что есть истина на самом деле, исключали один очень важный фактор. Может быть, правда была изменчивая. Как философия, искусство, технологии - как жизнь, сама по себе - возможно, старые истины умерли и были заменены новыми.

Изменилась ли истина? Было ли это?

Писатель толкнул вращающуюся дверь "Перекресткa".

– Смотри, он вернулся!
– сказала жирная блондинка.
– Это писатель!