Привычка выживать
Шрифт:
Если бы Хеймитч знал о том, какое решение принял Пит, освобождая свою руку от ее тонких и сильных пальцев, он бы, наверное, не стал ему мешать. Но он и не мешал. Он ненавидел себя за собственное отчаяние и собственную слабость. Ненавидел себя за то, что непростые решения, требующие слишком много сил и меняющие все основы настоящего, предпринимались не им. Он ненавидел себя за то, что сдался когда-то давно.
Но они… они еще не сдались.
Он почувствовал неладное лишь тогда, когда Эффи отвела взгляд от запертой двери в спальню Китнисс и сжала свои маленькие кулаки. Второй раз в жизни ему захотелось ее ударить, убить, уничтожить, стереть из собственной памяти. А потом Китнисс, взъерошенная со сна Китнисс, трясущаяся
– Скажи ему, - закричала она не своим голосом, глядя только на Хеймитча, но не видя его, - скажи ему, что он заблуждается. Я не охморена, он не прав, он лжет, лжет…
Вскоре слова ее превратились в неразборчивый шепот. Не дойдя до Хеймитча, она села на корточки, схватившись за голову, начала раскачиваться из стороны в сторону, повторяя одно и тоже – он лжет, лжет, лжет. Пит не сделал попыток обнять или успокоить ее; Пит остановился в проеме двери.
– Вспомни, Китнисс, пожалуйста, вспомни, - говорил он, не обращая внимания ни на кого, кроме нее, - ты никогда не смотрела на меня так. Ты не любишь прикосновений, Китнисс. Ты не дурачишься только для того, чтобы рассмешить меня. И… - здесь ему пришлось сделать паузу, чтобы набраться сил для последнего неоспоримого довода, - ты не любила меня, Китнисс. Никогда не любила меня.
Китнисс поднимает голову. Глаза ее полны слез, губы дрожат. Она тянется к Питу. Лицо ее искажено – ненависть и нежность переплетаются в ее взгляде так, что сложным становится отличить одно от другого.
– Ты ошибаешься, - говорит она тихо. – Ты ошибаешься, Пит, ты всегда ошибался…
Пит просит ее вспомнить. Вспомнить время, проведенное в комнате после убийства президента Койн. Просит ее вспомнить стены, сочащиеся голосами мертвых людей. Просит ее вспомнить все, что было после, включая то, что происходило с ней во время комы. И Китнисс вспоминает, и воспоминания, вызываемые звуком его голоса, взрываются в ее голове яркими вспышками, причиняя невыносимую боль.
Стены, сочащиеся голосами. Голоса называют ее по имени, шепчут и кричат на нее, кричат для нее. Называют ее по имени. Зовут за собой. Она знает, кому принадлежат голоса. Она лежит на кровати и просит их замолчать. Пожалуйста, замолчите. Пожалуйста, остановитесь. Но голоса неумолимы. Они идут отовсюду, проникают в нее, и ей не удается заставить их стать хотя бы немного тише. А потом…
Потом Прим начинает кричать.
– Пожалуйста, остановись, - шепчет Китнисс, уже не понимая, в прошлом она находится или в настоящем. Кто-то вытирает ее слезы со щек, она смутно видит склоненное над ней женское лицо и может различить крики где-то совсем рядом. Но крики заслоняются голосами, и голосов так много, и идут они уже не из стен. Чужие голоса звучат уже в ее голове.
– Зачем ты сделал это? – кричит между тем взбешенный Хеймитч на Пита.
– Она должна знать, - равнодушно отвечает Пит, выдерживая недобрый взгляд бывшего ментора.
– Ты все-таки ненавидишь ее, не так ли? – спрашивает Эбернети, с трудом сдерживаясь, чтобы не совершить каких-нибудь непоправимых ошибок. – Теперь она стала тем капитолийским переродком, которого ты должен убить?
Абсурдность его вопроса даже ему бросается в глаза. Похмельная пелена спадает. Мир не рушится, нет. И не становится понятнее. Мир становится похожим на топкие болота, в которые они забрели не по своей воле, но в которых завязли так крепко, что у них почти нет шансов вернуться обратно. И Хеймитч уже не ждет ответа. Он с сожалением и пониманием хлопает Пита по плечу, и вряд ли есть в этом мире жест, в котором скопилось бы так много понимания и так много ободрения, как именно в этом, со стороны кажущимся даже небрежным, хлопке.
Китнисс не может смириться с их новостями. Не может поверить в то, что теперь она не
Ее память кажется ящиком с двойным дном. Воспоминания, лежащие на поверхности, яркие, хранят запахи и ощущения, но на поверку оказываются нереальными. Ее дети играют на Луговине; она чувствует теплый ветерок, слышит их восторженные голоса откуда-то издалека. Она погружается в яркую картинку все глубже и глубже, с блаженной улыбкой, и вдруг начинает чувствовать иглу, торчащую из вены. Трубка наполнена прозрачной жидкостью. Сосредотачиваясь на трубке, она забывает и про голоса, и про ветер, чтобы услышать голос, мужской голос, очень знакомый, размеренно читающий ей что-то далеко-далеко. Она выныривает из сна, и стискивает руку Эффи. Эффи – реальна. Пит, смотрящий на нее так спокойно – реален. Хеймитч, появляющийся то у окна, то в проеме двери, - реален. Ее дети – лишь порождения той жидкости, которая поступала в ее вены. Как долго это продолжалось? Китнисс не может вспомнить. Напрягает память, выуживая из ящичка с двойным дном начало жуткого ощущения укола.
Все началось с возвращения в Двенадцатый Дистрикт. В Дистрикт, наполненный людьми.
– Ты не посадил белые примулы, так? – спрашивает Китнисс у реального Пита, и вновь сотрясается от рыданий. Хеймитч, стиснув зубы, выходит из комнаты вон.
Иногда Огненная Девушка застывает на месте, где бы ни находилась. И выдает фразу из своего прошлого – придуманного или реального. Утром она спрашивает, прислал ли Цинна свадебные платья, которые она не хочет примерять. Затем переводит взгляд на свою лодыжку, и радостно говорит, что все почти зажило, а затем, с тем же выражением лица отворачивается от потерявших дар речи людей. Днем она ищет шрам на своей руке, и удивляется, обнаруживая следы от лоскутами сросшейся кожи. Через час зовет Пита на прогулку, и спрашивает, куда делись «эти негодники». Ее память кажется ящиком с двойным дном, и каждое воспоминание – придуманное или реальное – не просто возникает в ее голове. Оно возникает и на какое-то время становится ее настоящим.
– Еще несколько таких дней и я сойду с ума, - говорит Хеймитч.
Единственное, что позволяет Китнисс удержаться в единственной существующей реальности – это прикосновение к Питу. Слова Пита. Ответы Пита. Даже вопросы Пита, пусть даже самые болезненные. Китнисс спрашивает, умерла ли Прим, хотя Прим умерла во всех ее реальностях. Спрашивает, так ли похожа Каролина на мертвую Прим, как все вокруг говорят. Пытается разузнать, какова Каролина на взгляд неохморенного человека, и неумело сопоставляет свои наблюдения с отзывами всех, кто находится рядом с ней.
– Если здесь есть камеры, то мы все равно, что мертвы, - говорит Хеймитч Эффи, наблюдая за всем происходящим со стороны. Он отдает себе отчет в том, что никогда не смог бы себя вести так, как ведет себя Пит. Любые его правильные решения перечеркивались бы его чувствами к этой девушке. Сделать ей больно, даже во благо? Он никогда не делал так, даже когда не знал ее. Да, он был с ней жестким, потому что помогал ей выживать. Но жестоким? Нет, только не жестоким. Поэтому, быть может, он рад отключенным эмоциям Пита. И его почти не смущает растущая каждую секунду цена за этот нелегкий выбор.