Привычка выживать
Шрифт:
– Обе спят, - опережает всех остальных Хеймитч, но почему-то отводит взгляд.
Каждый из присутствующих получает по рюмке, наполненной драгоценным коньяком из коллекции Плутарха Хевенсби. И все почему-то замирают. Они стихийно собрались здесь, чтобы отметить завершение сложной операции, о которой Питу еще ничего не известно, но отчего-то на лицах их нет радости.
– За Аврелия, - говорит Эффи. И в ответ ей – молчаливое согласие, длящееся, быть может, не положенную минуту, но подразумевающее под собой искренность, которой может похвастаться не каждая минута молчания.
А после минуты молчания рюмки наполняются вновь, и вопросы, заданные прежде, постепенно начинают обретать свои ответы.
Джоанна, не захмелевшая после первой же рюмки (хотя, конечно, первой эта рюмка может считаться лишь условно), говорит о том, что идея глобального
– Он не собирался брать в свою команду капитолийских переродков, стариков и детей, но, благодаря мне, сделал исключение для Хеймитча.
– Какой я вам старик?! – возмущается Хеймитч, никогда не упускающий возможности напомнить всем, что он стар и слаб для подобных авантюр.
– О, это были две замечательные недели моей жизни, - говорит Энорабия.
Все действительно ругались на камеры с упоением. Пит, не посвященный в план, исключался автоматически. Вольт, огрызавшийся лишь изредка, просто не привлекал внимания к своей персоне. Китнисс вообще лучше было не трогать. Так же как и Каролину, которая наблюдала за всеми молча, но не переставала осуждать. Ей в эти две недели было безумно скучно и немного страшно, а тут еще все взрослые будто с цепи сорвались!
– Ей, по большому счету, никто и не собирался объяснять всю правду, - встревает Хеймитч.
– Мне тоже? – интересуется Пит.
– Было глупо тебе верить, - отвечает Гейл. – К тому же, ты попадал под категорию «капитолийских переродков».
– Как и Китнисс?
Этот вопрос Гейл игнорирует, как не стоящий внимания, и продолжает свой рассказ, наслаждаясь четкими фразами, выдающими в нем военного человека, лишенного литературного таланта и, возможно, фантазии.
– Все должно было пройти быстро и, по возможности, бескровно. Все знали, что им делать после условного сигнала, у всех были четкие инструкции, - здесь Гейл будто преодолевает максимально возможный предел нарциссизма и прокашливается. Остальные за ним наблюдают; большинство – не скрывая злорадства. – Конечно, Плутарх не мог оставить все так, как есть, после всего, что ты сделал на Шоу, и мы знали, что он попробует поквитаться с тобой именно сегодня, пока все отвлечены на шоу после шоу. Как я уже говорил, тебе опять предписывалась роль жертвы, - здесь Хоторн почему-то прикасается к своей скуле, а Мейсон громко фыркает, заслуживая полный обвинения и обиды взгляд. – Плутарх был нашей последней целью, и почти все прошло по плану.
– Ну да, конечно, - говорит Энорабия. – Мейсон тебя по плану по щекам отшлепала за то, что ты позволил Питу уединиться с нашим кровожадным министром, - вторая допивает остаток коньяка. – Что? Я еще не отошла от лекарств. Что хочу, то и говорю. Побьешь меня, мальчик?
Гейл отворачивается.
– А теперь я расскажу тебе все, что случилось на самом деле, - резюмирует Энорабия, и все вздыхают.
Ночь предстоит очень долгая.
…
После окончания Шоу никто не вернулся в зеркальные комнаты. Их разделили на две группы – на мужчин и женщин, и каждой группе была выделена отдельная комната, большего размера и напоминающая скорее гримерку. Женская половина участниц должна была переодеться к Шоу после Шоу, мужская подкрепиться. Хеймитч сильно расстроился, удостоверившись, что алкоголь будет только на фуршете, и большую часть времени, отведенного на отдых, просидел мрачнее тучи на удобном диване. Он успешно игнорировал Бити, раскрасневшегося от волнения, сперва ослабившего узел галстука, а затем окончательно избавившегося от ненужной детали одежды. А еще он наблюдал за Питом, почти не скрывая своей озабоченности. Он ожидал чего-то неожиданного на сцене со стороны своего бывшего подопечного, но под этим чем-то подразумевались новые громогласные сообщения, а не приглашение нынешнего министра связи на сцену смертников. Хеймитч мог бы спросить у Пита, что тот творит, но Хеймитч знал, почему Пит это творит, и вопрос терял актуальность.
Пит собирался пожертвовать собой ради Китнисс еще на 74 Голодных Играх. Еще до того, как началась вся эта история с восстаниями и Капитолием, требующим возмездия от двух непокорных победителей. И теперь, когда Пит вновь вызвал огонь чужого гнева на себя, Хеймитч растерялся. Он видел в Пите и капитолийского переродка, и парня, который признавался когда-то Китнисс со сцены в любви. Но человек, на которого Хеймитч смотрел сейчас, не мог быть одновременно и капитолийским переродком, и Питом
Поэтому он наблюдает, запоминая важные и неважные детали происходящего, следуя выбранному им самим после возвращения из Двенадцатого дистрикта плану. С какой-то ностальгией он вспоминает адские деньки, в которых все победители ругались почем зря, наверстывая несколько месяцев относительной миролюбивой тишины. Не сказать, что эти дни не нравились бывшему ментору Двенадцатого; но все же было в них что-то отчаянно настоящее. Конечно, эти дни тоже были своеобразной репетицией. Смогут ли мертвые люди жить среди живых? Смогут. Какое-то время. Смогут прятать за улыбками гримасы боли и ужаса, по ночам душить рвущие горло крики от застаревших кошмаров, и бежать от воспоминаний с той скоростью, с которой способны бежать от мыслей их изможденные постоянной борьбой тела.
Собственные мысли вгоняют Хеймитча в депрессию. Он признает за всеми победителями Голодных Игр светлую надежду на то, что для них еще не все потеряно. Но надежда эта, с самого начала бывшая слабой, теперь и вовсе дала трещину. Нет, более маскироваться под счастливых или хотя бы довольных жизнью людей они не способны. Все они знают, на что готов пойти любой человек, чтобы выжить. Все они помнят, каково это – убивать ради спасения собственной шкуры. И все они не смогут избавиться от предчувствия предательства, обмана или лжи. Голодные игры выжгли в них всякую способность доверять. А то, что осталось после Голодных Игр, было уничтожено жизнью после Голодных Игр; жизнью, так странно схожей с формами медленной смерти.
От приема Плутарха Хевенсби Хеймитч не получает никакого удовольствия. Впрочем, смириться с невыносимой легкостью бытия ему помогает коллекционный коньяк министра, добытый с помощью Джоанны Мейсон, и с ее же помощью выпитый. Его пугает неожиданное появление Пита, но не лишает разума. Они все еще ждут взрывов, они ждут, что капитолийский переродок, все еще находящийся в Пите, даст о себе знать. Все, о чем они с Джоанной могут молить богов, в которых никогда не верили, так это о времени. Пожалуйста, не сегодня. Пожалуйста, не сейчас.
Хеймитч ненавидит ожидание. Коротает время, нашептывая гадости на ухо Эффи Бряк, и ловит уже в который раз себя на странных мыслях, касающихся этой пустоголовой пигалицы. Он продолжает считать ее пустоголовой по привычке. Он называет ее глупой. Он раздражается при каждом взгляде на ее вычурные наряды и осмеивает выбранный ею сегодня парик. Но в танце он думает почему-то только о ее тонких запястьях, на которых должны быть жуткие шрамы. От Эффи не пахнет модной туалетной водой, как раньше. Эффи продолжает визгливо хихикать, но в глазах ее остается только собранное равнодушие, и, совсем чуть-чуть, мрачное ожидание. Хеймитч признает, что она на проверку оказалась сильнее, чем он думал. Хеймитч признает, что в этой Эффи ему сложно узнать ту Эффи, которая выволакивала его на Жатву каждый год, перемежая свое презрение постоянными жалобами и упреками. Но все же в ней осталось что-то от той, прежней Эффи, которую еще в самом начале знакомства он уничтожил парой фраз. Тогда она тоже не сломалась, лишь поджала свои нарисованные губы и выпрямилась. Тогда в ее взгляде тоже появилось что-то новое, что его и восхитило и одновременно разозлило; впрочем, в течение долгих лет он убеждал себя, что это что-то ему лишь показалось, потому что он был пьян. Теперь он уверен, что не показалось. И женщина, во время танца безраздельно принадлежащая ему, прячет свою истинную натуру под тоннами умело нанесенного грима. А еще ей удается оградить Китнисс от любопытных капитолийцев, то есть легко и ненавязчиво проделать то, с чем вряд ли смог бы справиться кто-либо другой на ее месте.