Привычка выживать
Шрифт:
– Китнисс Эвердин, - говорит Хеймитч шепотом.
Пит усмехается.
– Это и в прошлый раз не сработало.
Хеймитч признает справедливость замечания и требует доказательств о ненападении прямо сейчас. Например, вкусный ужин. В конце концов, в этой квартире хоть кто-то должен уметь готовить, чтобы все остальные не умерли от голода.
Они с Китнисс помогают Питу в готовке, оставаясь предельно внимательными. Впрочем, как можно быть предельно внимательным тогда, когда от порезанного лука невыносимо режет в глазах, а из-за запаха чеснока хочется чихать? Когда кухню наполняет запах только что сваренного мясного
Спать они определяют Мелларка в его же студию, и Пит не сопротивляется. Дважды – днем и под самый вечер – в квартиру заглядывают врачи в сопровождении военного. Врач уводит Пита в темный уголок и задает много вопросов, тщательно занося ответы Пита в тетрадку. Военный сонно осматривается по сторонам. Вечерняя пара повторяет их действия в точности, только перед уходом желает приятных снов. Впрочем, они и не уходят. Им приходится постелить на кухне, и кухня становится еще одной жилой комнатой этой странной квартиры; комнатой, жильцы которой дежурят по ночам два через два на протяжении нескольких недель, а затем снимают осаду.
Жильцы квартиры не признают своей вины в том, что гости так быстро снялись с обжитых территорий. Пит, конечно, слишком настойчив в своих расспросах о том, что с ним происходит или происходило. Хеймитч, конечно, слишком настойчив в своих попытках найти родственную душу в новом военном. Родственную душу он ищет привычным способом – через совместное распитие спиртных напитков, но ведь этот способ даже в Бити раскрыл неплохой потенциал! Да и Китнисс, конечно, сложно назвать добродушной хозяйкой, потому что запертая в небольшой квартире Эвердин сходит с ума и вот-вот, кажется, соберется с силами, чтобы взять лук и перестрелять всех, кто маячит перед глазами.
Но в скором отъезде надсмотрщиков они все, конечно, не виноваты.
Пит собирает по крупицам поврежденную память. Китнисс кажется, что они блуждают по замкнутому кругу, проходя снова и снова давно пройденные этапы. Это ощущение не покидает и Хеймитча, который больше наблюдает, чем принимает участие, но которому мало нравится происходящее. Пит не помнит ничего из того, что происходило с ним после Шоу, но он уж очень хочет вспомнить это. Он настаивает на личных встречах со своими лечащими врачами (число которых, к слову сказать, с каждым днем только увеличивается). Пэйлор терпеливо принимает его у себя, но и ее терпение небезгранично. Пэйлор есть, что скрывать. К тому же, Пэйлор многое не может позволить тому, кто склонен жить прошлым, забывая про настоящее.
– Я не позволю тебе встретиться с Плутархом, - заявляет она строгим и усталым тоном, узнавая в упрямом молодом человеке не спокойного капитолийца, а именно терпеливого Пита. – Однажды я уже позволила тебе узнать многое. Я не совершу этой ошибки впредь.
Пит пытается рисовать. Поврежденная память кажется ему участком снятой заживо кожи, он не может удержаться от того, чтобы не потревожить ее вновь, пытаясь вспомнить, как и почему он нарисовал что-то. Он старается много гулять по городу, вновь ставшему знакомым, по улицам, которые оставили в его памяти след. Но то, что он ищет, вовсе не на улицах. Это что-то внутри. Что-то темное, страшное, запертое на замок, но изредка скребущееся в тяжелую дверь.
– Когда-нибудь, - говорит Хеймитч как-то вечером, - мы вернемся в Двенадцатый
Он часто говорит про Двенадцатый дистрикт, но не так часто, как думает о нем. Мысли его вполне схожи с мыслями Китнисс, которая заставляет себя оставаться в Капитолии лишь потому, что Питу нужна помощь. Или, быть может, потому, что еще не убедилась окончательно в том, что Питу нужна она сама. Они много говорят между собой о своих отношениях, но лишь о тех, которые остались в прошлом. Пит больше не смотрит на Китнисс влюбленно и не пытается лишний раз прикоснуться к ней, но после ее возвращения из мертвых было бы странно ждать всего этого. Сама Китнисс не знает, чего хочет. Любви, прикосновений или же близости? Ей невыносимо оставаться в этом городе, но она продолжает быть здесь только из-за него. Это и должно быть ответом, но это не тот ответ, которого она жаждет.
Пит будто одержим поиском собственного прошлого. Ему запрещают возвращаться в больницу, запрещают смотреть записи с ним в главной роли, запрещают задавать вопросы. Но Пит продолжает упорствовать, продолжает сходить с ума без очевидных припадков бешенства. Пит чувствует, что не полностью принадлежит самому себе, чувствует и не может с этим смириться.
Однажды ему снится Джоанна. Джоанна в белом платье, сидящая прямо на песке со скрещенными ногами. Пит сразу понимает, что это сон, хотя Джоанна выглядит так, какой он ее помнит. И улыбается также – с язвительной усталостью.
– Ты продолжаешь сходить с ума, - резюмирует Седьмая. – Ты будто не хочешь быть счастливым, Пит.
Рядом с Джоанной оказывается дверь. Темная запертая дверь, просто стоящая посреди пляжа, ушедшая на пару сантиметров под воду и увязшая в песке. Ручка двери исцарапана, и, если прислушаться, можно услышать тяжелое дыхание с той стороны. Но, только если прислушаться. Иначе его легко перебивает шум моря.
– Остановись, Пит, - просит Джоанна, ежась на неожиданно холодном ветру. – Пожалуйста, остановись. Если не ради себя, то хотя бы ради нее. Ты ведь хочешь, чтобы она была счастливой? Только ты можешь сделать ее счастливой.
Пит привыкает к Китнисс, разбирая свои воспоминания на составляющие, но не умея собрать из разрозненных событий настоящую Китнисс. Он любил ее, он помнит. Она не отвечала ему взаимностью, когда-то. А что сейчас? Ему сложно понять, что чувствует она к нему сейчас хотя бы потому, что ей самой сложно это понять. Но она рядом. Рядом, как и он, когда ей нужна помощь. То, что она не уходит, - хороший знак, правда?
– Дети, - тянет Хеймитч.
– Им во многом нужно разобраться, - парирует Эффи, изредка возвращающаяся в эту квартиру с очередной порцией новых впечатлений, идей по переустройству и Каролиной.
Почему-то Каролину Пит помнит очень хорошо. Каролине он показывает то, что успел нарисовать, и с удовольствием изучает то, что нарисовала она за время своих путешествий.
Китнисс наблюдает за ними со стороны. У нее появляется странное чувство, чувство, которое охватывает любого, кто наблюдает за кем-то через замочную скважину. Эта неясная тревога слишком тесно переплетается со стыдом, и Китнисс, покраснев, возвращается на кухню, облюбованную бывшей сопроводительницей и бывшим ментором, которые, как заговорщики, втихую пробуют новый сорт вина.