Привычка выживать
Шрифт:
Опять выпивший Хеймитч явно настроен на беседу. Джоанна пользуется этим во всю; ей хочется сплетен, грязных тайн, чего-нибудь запретного и таинственного. Еще хочется мороженого, но заказывает она почему-то порцию свежего сока и долго размешивает сок с мартини тонкой ярко-салатовой трубочкой, думая теперь уже об Эффи Бряк.
– Я сказала Эффи, что она виновата в моем заточении в лечебнице, - выговаривает медленно, растягивая слова, еще не понимая, почему говорит это именно Хеймитчу и именно сейчас. – Она вколола мне наркотик перед тем, как я оживила Эвердин. Откуда у нее вообще взялся этот наркотик? – спрашивает пустоту, и натыкается на тяжелый взгляд Хеймитча. – О,
Эбернети сверкает глазами и говорит, что ничего никогда не забывал. Иногда, правда, кое-что ускользало из его памяти, но только из-за алкоголя и разгульного образа жизни.
– А еще я просто очень хороший человек, - добавляет он после паузы.
– Очень хороший человек не мог победить во Второй Квартальной Бойне, - Джоанна качает головой. – Хотя ты был там настолько крут, насколько вообще может быть крут старик, - и показывает язык мужчине, который точно знает, как виртуозно седьмая восхищается и унижает человека одной-единственной фразой. – Уверена, - не позволяет перевести дыхание Джоанна, - молоденькая Эффи, отправляясь в Двенадцатый Дистрикт на свои первые голодные игры, была в полном восторге от перспективы познакомиться с тобой настолько близко, насколько это вообще возможно.
– Что за грязные намеки? – спрашивает Хеймитч глупо. – У меня никогда ничего не было с Эффи.
– У тебя с ней – нет, - легкомысленно соглашается Джоанна, - а вот у нее с тобой – кто знает?
Хеймитч смутно вспоминает свое первое знакомство с молоденькой Эффи – хотя уже тогда она выглядела из-за макияжа точно так же, как выглядит теперь. Смутно он все помнит из-за того, что в ту самую первую встречу он уже был опустившимся алкоголиком, не признающим никаких авторитетов и утратившим веру во что бы то ни было, и ее воспринимал, как назойливую кривляющуюся пигалицу, над которой можно было грязно шутить и которую можно было не воспринимать всерьез.
У Мейсон очень внимательный взгляд, и Хеймитч ненавидит ее за то, что порой она бывает прозорлива до безобразия. Возможно, в самом начале знакомства, Хеймитч и вел себя неподобающим образом с Эффи Бряк. Возможно, он мог что-то упустить в том, как Эффи Бряк относилась к нему первоначально. Какая уж теперь разница? Никому нет до этого дела. Никому никогда не было до этого дела.
– Сейчас она резко изменилась, не так ли?
– Слушай, ты вообще когда-либо не лезешь не в свое дело? – зло интересуется Эбернети и оплачивает счет.
Джоанна пожимает плечами.
– Возможно, когда сплю. Хотя Пит говорит, что я иногда разговариваю во сне. Что-то у кого-то спрашиваю, - и опять улыбается, и потягивается на своих двух стульях, вытягивая соблазнительные ноги, Хеймитч сплевывает на пол, злится, чтобы не любоваться ею в открытую, и надеется, что тема Эффи Бряк будет похоронена между ними на еще какое-то время.
До Центра они идут прогулочным шагом. У обоих сегодня только вечерняя тренировка, да и то – в разных секциях, поэтому сейчас они проводят свободное время в прогулке и разговорах ни о чем. Точнее, Джоанна проводит время полезно и приятно, пытая Хеймитча самыми неудобными вопросами.
– Ты же в курсе, что за нами даже сейчас наблюдают? – Эбернети кивает. Говорит, что был безумно удивлен, когда им вообще позволили выходить за пределы центра, да еще так легко. – Никто из нас никуда не денется, - следует резонный ответ. – Чего ты хочешь от Вольта?
Хеймитч ласково берет Джоанну за руку, и прилагает немного больше силы, чем нужно. Джоанна не морщится, и руку не вырывает.
– Не с Питом, - Мейсон бывает порой полезна. – Пит сейчас изучает во всю архивные материалы, касающиеся охмора. Плутарх дал ему только выборочный доступ, Вольт это обстоятельство исправил. Что? – фыркает, замечая подозрительный взгляд. – Я, Пит, Энорабия, эта мелкая Сноу, все мы знаем о том, в какой комнате можно говорить, а в какой нужно играть, где нас прослушивают, а где – нет. С этими тонкостями не знакома разве что Эвердин, но Эвердин у нас всегда впереди планеты всей, - и коротко смеется. – Не думаю, что они готовят новую революцию, - делает выводы с большей долей серьезности, - но думаю, нас во все это собираются втянуть чуть позже. Они все чего-то ждут. Может, того, что Пит разберется со своими тараканами, или того, что его тараканов съедят монстры пострашнее, и они просто станут жить своей жизнью.
Нет больше никакой своей жизни. Энорабия, если верить ее поведению, собирается прожить жизнь рядом с Каролиной. Хеймитч не знает, кому пришла в голову шальная мысль о том, что убийца может стать хорошей нянькой для потенциально опасной претендентки на трон деспота, и не знает, почему Энорабия согласилась. Глядя на то, как профессионалка третирует свою подопечную, как скупо объясняет ей все непонятное, как зорко следит за ней каждую минуту, каким взглядом одаривает каждого подходящего к Каролине, Хеймитч делает вывод, что Вторая на стороне своей навязанной пленницы. И получается, что они все, собранные и фактически запертые в одном огромном здании, на стороне мелкой Сноу. Их втянули во что-то, что не сможет прекратиться даже тогда, когда символ революции сгорит дотла в лице Китнисс Эвердин, или когда Пит Мелларк, на которого кто-то, быть может, возлагает какие-то надежды, лично сдастся в руки врачей психиатрической больницы, потому что не сможет справиться со своими внутренними демонами. У них больше нет никакой своей жизни; они либо будут жить ролями, которые им предназначил министр связи, читать свои речи с карточек в каждую годовщину победы над Сноу, либо возьмут и разрубят гордиев узел.
– У Бити есть план. Есть союзники. И есть тот из нас, на кого он ставит, - говорит Хеймитч уверенно.
– Или тот, на кого он работает. Впрочем, одно другое не исключает, - Мейсон пожимает плечом. – И все-таки, Эбернети, колись, что такое ты сделал с Эффи в первую вашу встречу?
Хеймитч согласен с возможностью существования кого-то, кто не втянут в паутину, а плетет ее. Но он точно знает одно: нельзя в этой игре воспринимать Джоанну Мейсон серьезно. Потому что однажды кто-нибудь из победителей Голодных Игр просто выйдет из себя и сломает этой чертовой дуре шею в трех местах, и сделает вид, что так и было, а остальные просто подтвердят этот странный факт.
Джоанна может задать этот же вопрос самой Эффи, но не задает даже тогда, когда предоставляется возможность. Она помнит, что нарисованное лицо этой женщины не изменилось даже после обвинения в намеренном использовании наркотика. Но Джоанна не уверена, что оказалась бы в больнице под надежным крылом доктора Аврелия, если бы наркотик не был обнаружен в ее крови. Сомнение, даже малая его часть, отравляет уверенность Мейсон в глупости Эффи Бряк, и она решает просто продолжить свои наблюдения за ней.