Приют Одиннадцати
Шрифт:
Мы перешли в другой вагон, который должен был отправиться по маршруту "Старый Кругозор - Мир". На этом участке трассы маятниковой канатной дороги опоры были очень высокие, ехать по канату на такой высоте было страшновато. Не знаю, как французам, но мне - точно. Они привыкли к надёжности техники и разных там канатных дорог у себя в Европе, а я привык к нашему советскому разгильдяйству, какнибудству и коекакству. Я не помню точно, когда это случилось, но однажды вагон на эльбрусской канатной дороге сорвался и рухнул вместе с несчастными пассажирами вниз. Были жертвы, велось следствие, кого-то посадили, но в памяти остался только ужас от падения, в котором я не участвовал, но хорошо его себе представлял.
Между прочим, одновременно в воздухе по всему
Когда поднимаешься в вагоне канатной дороги на этом участке в зимнее время, всё внизу покрыто снегом, и ты видишь проносящихся далеко внизу фигурки лыжников. А сейчас, в августе, обнажились каменистые склоны, снег лежал лишь в узких распадках либо с северной стороны каменистых гряд. Путь этот мне был хорошо знаком, потому что я сотни раз по нему проскальзывал на лыжах, а ещё раньше, когда не была построена канатная дорога, много раз проходил пешком. Мне кажется, даже в тумане я бы не смог здесь заблудиться. Но ощущение тревоги меня не оставляло.
Наконец наш вагон въехал на станцию "Мир". Мы вышли из подрагивающего вагона на площадку, от которой можно было вплоть до конца июля брать старт на лыжах либо сразу по крутяку вниз (для тех, кто уверенно стоял на лыжах), либо по пологой ложбине вокруг горного кряжа (для "чайников"). С севера площадка была частично ограничена одноэтажным приземистым зданием с плоской кровлей. Это здание было построено по принципу землянки, уходило на три этажа в землю и служило гостиницей для тех, кто захотел бы здесь заночевать или укрыться от непогоды.
Сразу же за этой гостиницей вверх была проложена кресельная канатная дорога, произведённая в Чехословакии, на заводе "Транспорта", куда я ездил однажды в командировку. Я когда-то имел отношение к приобретению этой дороги и считал её простодушно "своей", что давало мне право, по моему не совсем твёрдому убеждению, ездить на ней бесплатно и вне очереди. По представлению французов, такое отношение к транспортным средствам было характерно лишь для советского образа жизни, но они как люди, воспитанные в европейской традиции, лишь улыбались и пожимали плечами.
На этот раз мне повезло, и я мог произвести на французов загадочное впечатление большого босса. На контроле стоял знакомый мне балкарец, по имени Джебраил, сильно постаревший. Он меня узнал, расплылся в кавказской улыбке и показал, что я и мои попутчики могут проходить на посадку без билетов. И мы поехали, усевшись по очереди в движущиеся кресла.
Я ехал и вспоминал, как я красиво и лихо спускался когда-то рядом с этой дорогой, вызывая (так мне казалось) восхищение у поднимавшихся в креслах лыжников и туристов. Воспоминания занимали моё воображение, и я не мог себе представить, что случится со мной на этом участке трассы сегодня ближе к вечеру. Солнце грело и навевало дремоту. До меня доносились перекрикивания французов. Жан Каттлен, суетясь в кресле, не уставал фотографировать. Через четверть часа мы были уже наверху. Чем выше, тем снега становилось всё больше, и вскоре он лежал уже сплошным покровом. Становилось прохладнее. Мы прошли пешком небольшой участок пути и за небольшим перегибом склона обнаружили буксировочную канатную дорогу длиною метров двести, может быть, двести пятьдесят. Она работала, поднимая лыжников, которые цеплялись к канату с помощью маленьких бугелей, которые легко убирались в поясную сумку под названием "банан".
У нас бугелей не было, контролёр на подъёмнике сказал, что у него их тоже нет, какие были, все раздал лыжникам, проживающим в бочках. Подъём был довольно крутой, и мы решили преодолеть его с помощью подъёмника. Мы надели лыжи и, уцепившись руками в перчатках за трос, поехали кверху.
Палки наши волочились по снегу, держась на темляках. Это было нелегко, когда тебя по крутому склону тащит за собой канат, и тебе кажется, что руки твои вот-вот выскочат из суставов. И вскоре мы были уже на площадке, где стояли бочки. Некоторые по наивности могут подумать, что это свалка бочек для квашения капусты или бочки из-под солярки. Ну, подумайте сами, откуда на склонах Эльбруса могут взяться подобные бочки? Нет, это были жилые бочки. Не такие, в одной из которых обитал когда-то древнегреческий философ Диоген. Это были вполне современные небольшие жилые домики, сконструированные умельцами для геологов, которым надо было где-то жить в условиях крайнего севера, где они искали газ, который потом превращался, с одной стороны, в источник доходной части бюджета огромной страны, а с другой (в результате перестройки) - в миллионные и миллиардные личные состояния отдельных ловкачей, сумевших присосаться к этому газу.
Одно время председателем Федерации горнолыжного спорта СССР был Аркадий Васильевич Дмитриев, одновременно являвшийся помощником министра газовой промышленности. Вот он и сумел, используя своё служебное положение, организовать передачу небольшой части списанных бочек для нужд горнолыжного спорта. За это ему честь и хвала. Так, на выровненной с помощью мощных "катерпиллеров" площадке на склоне Эльбруса, на высоте 3700 метров над уровнем моря, был создан приют "Бочки" (на пути к "Приюту Одиннадцати"), в котором могли останавливаться и проводить сборы команды горнолыжников, используя редкие возможности Эльбруса для летних тренировок. Снаружи бочки были похожи на цистерны, в которых перевозят нефть или бензин, а внутри они представляли собой вполне благоустроенное жильё на четыре спальных места. Первое время в бочках имелись печи-буржуйки, которыми они могли отапливаться дровами в тех диких местах, где не было электричества, а дров всегда было в избытке.
От этих бочек дальше мы пошли уже окончательно пешком по длин-ному некрутому склону, по натоптанной тропе. Там, наверху, в конце этого подъёма уже виднелся "Приют Одиннадцати". Я с удивлением наблюдал, как легко идут французы, люди, мягко говоря, уже немолодые. Я старался от них не отставать, но хронический бронхит давал о себе знать: то и дело возникал сухой кашель, и мучила одышка. Но я разгорячился и шёл наравне с французами. Нам предстояло ещё преодолеть более 1000 метров по высоте. Я давно уже не бывал в горах и с удивлением и беспокойством ощущал, что каждый шаг мне даётся с трудом. И вспоминал, как первый раз, только что приехав в Терскол, легко преодолел путь от Терскола до "Приюта Одиннадцати", через 105-ый пикет и "Ледовую базу", бегом, установив негласный рекорд. Во вся-ком случае, я так самонадеянно думал. Вернее сказать, так себя тешил. Хотя, положа руку на сердце, сомнения у меня были.
Через час мы подошли к влёту перед зданием "Приюта Одиннадцати", крутому взгорку, на котором мне пришлось два раза останавливаться, чтобы перевести дыхание. Поэтому я от французов отстал, однако очень торопился, чтобы не поставить их в неловкое положение, когда им придётся, не зная русского языка, объяснять, кто они такие и зачем сюда пришли. Французы это понимали, тоже ведь не лыком шиты, и ждали меня перед входом в отель, не заходя внутрь. Я поднялся и пошёл искать начальника Приюта. Я помнил, что начальником был когда-то Борис Киндинов, я его хорошо знал. Он часто бывал у меня в гостях, когда я жил в Терсколе, и я поил его крепким чаем. Помню, как однажды я старался заварить чай покрепче и предложил ему кружку, наполненную чуть ли не кипятком. Борис попробовал напиток пальцем, подошёл к раковине, вылил в неё половину чая и добавил холодной воды. Если кто-нибудь знает что-либо более смешное, чем выражение моего лица в этот момент, пусть напишет мне об этом в письме по адресу: Москва, Главпочтамт, до востребования. Оказалось, что начальником Приюта был всё тот же Киндинов, только он здорово постарел. Он меня узнал и сказал:
– Ты, брат, сильно постарел.
Я не обратил внимания на этот сомнительный комплимент и стал объяснять ему, с какой целью прибыли сюда французы. Он выслушал и сказал:
– Твои гости заслуживают уважения. И цель, с которой они приехали, благородная. Но я не знаю, как мне быть, Шурка. Дело в том, что у меня нет ни одного свободного места. Все места заняты спортсменами-бегунами. Какой-то сумасшедший чинуша придумал провести соревнования по бегу на западную вершину. Сейчас проходит период акклиматизации и тренировки.