Приют ветеранов
Шрифт:
Докинг был хмур и как будто всем на свете недоволен; во всяком случае, трясясь на сиденье джипа рядом с Миловым, подолгу не произносил ни слова, уставившись на текущую под колеса ухабистую пыльную дорогу, которой, казалось, не будет конца. Бесконечная, она так никуда и не приведет, настолько на ней пустынно и неуютно. Пальмы, редко раскиданные по сторонам, невысоко возносили перистые макушки, и не пахло от них никакой тропической экзотикой — напротив, все сильнее становилась тоска по широколиственной Европе, по уютным островам, столетним паркам… Время от времени англичанин, сам того не замечая, сердито шмыгал носом, других признаков жизни подавать не желая. Не будь у Милова устоявшейся привычки к одиночеству даже на людях, он, пожалуй, обиделся бы. А так он спокойно вел машину, временами отводя взгляд от дороги, чтобы скользнуть глазами по заднему зеркальцу. Впрочем, чаще — по дисплею компьютера, чтобы убедиться, что никого вдали не видно, преследованию они не подвергаются и могут спокойно продолжать путь в наиболее экономичном режиме: горючее сейчас и в самом деле следовало расходовать аккуратно, потому что возможности пополнить его запас в обозримом будущем не предвиделось.
Милов ехал полевыми дорогами, все круче забирая к востоку. До этого они успели уже, держа курс на юго-запад, спуститься к озеру Натрон и, оставляя его справа, пересечь ровную, по линейке проведенную границу с Данзанией. Оттуда, перевалив через невысокий хребет, по едва намеченным колеям отправиться на восток — до Ньякабинди, Буквимбу, чтобы оттуда, не доезжая до Мабуки, выскочить на автобан, по нему устремиться на юг до Нзеги и там свернуть круто вправо, на другое шоссе, что уводило на северо-восток; по нему — таков был план Милова — добраться до Бахарамулы и, обратясь тылом к озеру Виктория, рулить уже прямо к раиндской границе. Сомнительным в этом плане было лишь форсирование реки Катера. Но места там не дикие, и Милов надеялся, что кто-нибудь да перевезет, а нет, то наверняка сыщется брод. Можно, конечно, найти и объездной путь, однако это означало бы лишь дополнительную потерю времени. Милову же казалось, что следовало поскорее разобраться: за чем же они, собственно, пустились в погоню и не относятся ли их предположения к чистейшей фантазии, возникшей из-за перегрева умов под экваториальным солнышком.
На сердитого Докинга Милов поглядывал лишь изредка, каждый раз внутренне усмехаясь: он отлично понимал, какие мысли терзали сейчас честную полицейскую душу. Докинг формально невинность свою соблюл: Милова он на побег не наталкивал, а то, что промешкал на окраине Майруби вроде бы без особых на то причин — ну мало ли что помешало тронуться в путь в намеченный срок: например, не на чем оказалось добраться до аэропорта… Однако Докинг был человеком изначально честным, и раздирало сейчас его, с одной стороны, сознание своей вины. Долг службы диктовал, как только Милов на своем супертанке подъехал к гостиничке, где Докинг вот уже целый час исшагивал комнату по диагонали, стараясь утихомирить свое нетерпение, надо было сразу вызывать полицию и держать Милова под арестом. А с другой стороны, сделай он так, его еще пуще пожирали бы сомнения. Милов владел оперативным материалом, ради которого британский сыщик, собственно, тут и оказался. Его нельзя было изложить на словах — вернее, изложить-то можно, однако толку от этого ни малейшего. Следовало все показать на местности, и не только показать, а в самых хитрых ситуациях провести Докинга по принципу «делай, как я». Все это англичанин понимал, но мириться никак не мог, поэтому и подскакивал сейчас на тугом сиденье, злясь на самого себя.
Так или иначе, дело было сделано, и они приближались, хотя и не молниеносно, к цели; окрестности были чисты, небеса тоже, за все время лишь однажды увидели вертолет — где-то далеко, на горизонте, так что нельзя было рассмотреть, полицейская ли то машина или какая-то другая. Милов, впрочем, сомневался в том, что их ищут сейчас на дорогах: сперва в Майруби должны понять, куда же он, собственно, девался вместе со своим авточудом, потому что они вряд ли смогли так сразу разгадать его финт с армейской колонной. Ну а тут уже совсем другая страна, где до них, собственно, никому нет ни малейшего дела.
— Да, — проговорил наконец Докинг, обращаясь скорее к самому себе. — Боюсь, что тут уже ничего больше нельзя поделать.
— Ну и прекрасно, — откликнулся Милов немедленно. — Будем считать, что с прошлым вы примирились. Теперь, может быть, стоит подумать о будущем?
Докинг вздохнул.
— Оно настолько неясно, что не знаю, что тут думать. Если доедем благополучно, там посмотрим…
— Берфитта мы вряд ли застанем. Но вся прочая команда, я полагаю, никуда не делась. Мы ждем темноты и, когда она наступит, пытаемся осторожно проникнуть в их укрепление.
— Ну и там?
— Ищем.
— Что именно?
— А черт его знает. Если там действительно есть что-то, что заинтересует вас, как-нибудь сумеем разобраться, все-таки мы не сосунки в этих делах. А вот дальше…
— Дальше, — прервал его Докинг, — у нас останется только один выход: обратиться к местным властям и попросить у них помощи, серьезной военной поддержки. И уже с ними…
— Докинг, Докинг, не забудьте, что мы будем находиться в Раинде; там мы вряд ли получим хоть какую-то помощь от властей. Да и найдем ли эту власть: вы лучше меня должны знать, что последняя вспышка взаимного уничтожения племен была там совсем недавно и сейчас они только-только приходят в себя. Поэтому, если вы даже попросите их именем короля Англии, это вряд ли поможет.
— Не сомневаюсь, поскольку они даже не входят в Содружество…
— Да и потом неизвестно еще, что опаснее: прибегать к их помощи или обходиться без нее. Когда люди привыкают быстро нажимать на спуск, лучше всего не вводить их в искушение.
— Пожалуй, да.
— Так что подумайте еще, к кому можно обратиться за помощью, если понадобится?
— Гм… — промычал Докинг. Продолжил он не сразу: — Ну что же, выход есть, в конце концов… Хотя для того чтобы к нему прибегнуть, нужно будет сперва убедиться в том, что овчинка стоит выделки.
— Допустим, убедились. А затем?
— Затем я постараюсь вызвать рейнджеров.
— Ваших?
— Естественно.
— Что ж, это было бы неплохо. Можете гарантировать?
— Сию минуту — нет. Если бы у меня была возможность переговорить кое с кем в Лондоне…
— Раз нужно — найдем.
— А что, у вас в машине есть и аппарат спутниковой связи?
Милов усмехнулся.
— Представьте себе, есть. Беда только в том, что сейчас он не работает: спутник в тени, и воспользоваться им можно будет (он глянул на часы) только к вечеру. Часов через шесть-семь.
— Хотелось бы пораньше. Надеюсь, по дороге… Проводная-то связь тут имеется?
— Попробуем. Но в этих городках вряд ли найдется… Хотя как знать.
— Попытаемся позвонить из первого же городка, что попадется нам на шоссе.
— Согласен.
— Хорошо. Как будто мы достигли договоренности. Вы не устали?
— Не без того.
— Я поведу. Попробуйте подремать.
— Вы надеетесь, что я стану отказываться? Не надейтесь. Я немедленно воспользуюсь вашим любезным предложением…
Милов затормозил, чтобы перебраться назад, где можно было прилечь, скорчившись, подобно младенцу в утробе матери.
Приняв меры предосторожности, Берфитт вернулся в Москву кружным путем, примирившись с неизбежной потерей времени: через Мадрид и Варшаву. Эти столицы он выбрал не случайно: ни в Испании, ни в Польше те фонды, что он представлял, своих предприятий пока не имели, да и не собирались заводить в ближайшем будущем. Такое пренебрежение заметными европейскими державами было не случайным, отнюдь; тактика предписывала иметь в своем распоряжении нейтральные территории, где не наслежено, чтобы являться туда без риска оказаться под колпаком. Из Варшавы Берфитт поехал поездом, по опыту зная, что контроль в поездах не столь строг, как в аэропортах. Однако и на этом, последнем участке пути он не утерпел, чтобы не подстраховаться: хотя билет был взят до Москвы, он сошел с поезда в Смоленске, там нанял чартерный самолетик, на нем добрался до маленького — для частных машин — летного поля в городке Раменское и оттуда уже, минуя все возможные посты, на пригородном поезде приехал в Москву. Контрольную — белорусскую — границу он пересек, предъявив паспорт на имя Глена Миллера; Берфитт любил мелкие издевки и искренне полагал, что в азиатской России, а тем более в полудикой Белоруссии имя это никому ничего не скажет. Так или иначе, на обширном вокзале Казанской дороги, где он сошел с электрички, никакого внимания к себе Берфитт не заметил, музыкальный паспорт тут же уничтожил и в отель «Империум» явился под своим настоящим именем.