Приз для принцев
Шрифт:
— Оскорбить вас! — Науманн в изумлении уставился на нее. Потом постепенно лицо его стало выражать понимание и вместе с тем категорическое несогласие и даже протест.
— Мадемуазель! Уверяю вас… Не думайте, что я имел в виду… Как могу я обидеть вас, если я вас люблю?
— Месье! — вскрикнула, покраснев, Виви.
Но Науманн, произнеся слово, почувствовал, что хорошо начал, и, отбросив всякую осторожность, ринулся дальше.
— Я люблю вас! — повторил он. — Вы это знаете. Я полюбил вас сразу, с того момента, как впервые вас увидел.
Силы небесные! Обидеть вас? Я поклоняюсь вам, Виви!
Позвольте мне вас так называть! Виви, не прогоняйте меня… позвольте мне видеть вас! Милая моя!
Затем, спохватившись, что сказанное им очень важно и, значит, держаться необходимо на том же высоком уровне, он поднялся на ноги и торжественно произнес:
— Мадемуазель Жанвур, согласны ли вы выйти за меня замуж?
Лицо Виви то краснело, то бледнело. Ее глаза избегали его взгляда, и, когда наконец она заговорила, ее голос дрожал и был таким тихим, что он с трудом разбирал слова:
— Но, месье Науманн… вы знаете меня так мало… это невозможно… чтобы вы… вы…
— Виви, взгляните на меня! Я люблю вас! — Его голос тоже слегка вздрагивал.
— Месье… я не знаю…
— Вы любите меня?
— Месье…
— Вы любите меня?
Внезапно наступила напряженная тишина. Он стоял на коленях перед ее креслом. А потом, прежде чем кто-нибудь из них понял, как это случилось, его руки обвили ее. Он крепко обнял девушку. Она отшатнулась… слегка; их губы встретились; ее руки обвились вокруг его шеи.
— Ах… — Она вздохнула, и этот вздох пролетел как весенний ветерок.
— Виви, дорогая… вы любите меня… взгляните на меня.
Их губы опять встретились.
— Вы любите меня, Виви?
Он повторял этот вопрос снова и снова, и наконец откуда-то от его плеча донеслось приглушенное, с едва сдерживаемым чувством, слово:
— Да.
Он еще крепче обнял ее. И тут же спросил:
— Вы выйдете за меня, Виви?
При этом вопросе, высказанном тоном хотя и нежным, но настойчивым, Виви отшатнулась, как будто вдруг испугалась.
— Я не знаю… я должна подумать… — запинаясь, произнесла она.
Изумленный Науманн вскричал:
— Но вы же любите меня!
— Да, — просто и открыто сказала Виви. — Да, месье, я люблю вас. Я думаю, что всегда любила вас. Но когда вы просите меня выйти за вас замуж, это подразумевает очень серьезное дело, не так ли? Может быть, вы даже не сознаете… Вы уверены, что хотите жениться на мне?
— Хочу ли я? — Науманн снова обнял ее. Но она остановила его:
— Знаете, месье, существует много вещей, которые следует обсудить… ваша семья… ваше положение…
— Я знаю, — ответил Науманн, слегка отрезвев от ее тона. — Я обо всем подумал, Виви. Но ничего не имеет значения. Вы выйдете за меня замуж?
— Тогда… да.
Она снова подчинилась его объятию, но со странным колебанием. Это не была холодность; ее глаза красноречиво говорили о любви, о том, какая это сладость — сдача крепости; но все же какая-то тайная мысль беспокоила ее. После долгого молчания она внезапно сказала:
— Разумеется, мы должны спросить у мадемуазель Солини.
Это было как взрыв бомбы, сброшенной на мирный лагерь, хотя взорвалась она не сразу.
Науманн, позволив себе притвориться удивленным, сказал, что он не думает, будто так уж необходимо спрашивать разрешения мадемуазель Солини на руку мадемуазель Жанвур. Виви возразила, что не может выйти замуж без согласия Алины, и добавила:
— Я говорила вам, что она мне как мать.
— Но вы же знаете, что для меня невозможно о чем бы то ни было просить мадемуазель Солини! — вскричал Науманн.
Виви снова мягко, но настойчиво объяснила, что она всем обязана Алине и что немыслимо пренебречь ею в самом важном для жизни Виви вопросе. Науманн парировал, — он не находит, что мадемуазель Солини каким-либо образом может иметь отношение к этому вопросу.
Виви ответила, что Алина имеет отношение ко всему, что касается ее, Виви. А еще она спросила, представляет ли Науманн, что он хочет жениться на девушке, совершенно не имеющей ни протекции, ни связей; вопрос был неблагоразумный, он вынудил Науманна заявить, что его суженая может быть кем угодно, только не протеже убийцы.
Бомба взорвалась с оглушительным грохотом. Виви холодно сказала:
— Я вам уже говорила, — холодно произнесла Виви, — что вы несправедливы к Алине. Вы не должны оскорблять ее, месье, если хотите, чтобы я хорошо думала о вас.
— Но что она сделает с нами? — вскричал Науманн. — Вы просите меня о невозможном. Я бы не стал говорить мадемуазель Солини; я бы не стал просить ее покровительства, даже если таким образом можно добыть мир.
— Тогда мне очень жаль.
Лицо девушки побледнело.
— Вы понимаете, что вы неблагоразумны? — спросил Науманн.
— Как я могу? Это не подлежит обсуждению, месье Науманн. Это вы неблагоразумны.
— Детка! — сердито закричал Науманн. — Вы — упрямица, вот вы кто. И вы это знаете.
Виви, пытаясь улыбнуться, сказала:
— Может быть, я была бы не такой уж хорошей женой, раз я такая упрямая и неблагоразумная. Оставим это, месье.
— Вы имеете в виду…
— Да, — стараясь держаться мужественно, ответила она.
— Вы хотите, чтобы я вас оставил?
Недоверие, удивление, отчаяние — все было в его голосе.
— Да, — повторила Виви.
Они стояли и смотрели друг на друга молча. Лицо Науманна попеременно то краснело, то опять бледнело; его трясло от эмоций, в его глазах мольба боролась с гневом; один или два раза он пробовал заговорить, но обнаружил, что не может сладить с языком.