Приз для принцев
Шрифт:
Было уже более трех часов пополудни, поэтому Науманн, в первый раз за этот день, поспешил к своему рабочему столу в миссии. Он торопился, работал небрежно и все-таки был занят до шести часов. Потом он отправился в отель «Уолдерин» обедать со Стеттоном.
Весь вечер у себя в комнате он обдумывал, как найти улики. Единственное, что он решил сразу: он не станет обращаться за помощью в полицию.
Во-первых, они вряд ли сумеют ему помочь; во-вторых, конечно, не помогут, пока ими командует Дюшесне; и наконец, если он окажется связанным с еще одним сомнительным эпизодом, то, вероятнее всего, это кончится для него отзывом в Берлин. Вот если он добьется успеха и сумеет доказать вину мадемуазель Солини, тогда дело другое; он должен увидеть, как она будет наказана за свои преступления, он приложит для этого все силы и ни перед чем не остановится.
Но как получить доказательства? С посыльным ничего не выйдет, поскольку Шанти вообще его не помнил.
Можно бы сделать химический анализ тартинок, проследить, где и кому продавался яд, но это долгий путь, к тому же только полиции доступно провести такое исследование с обоснованной надеждой на успех.
Значит, остаются пакет, сама коробка и записка. Если бы он мог попросить помощи у полиции! Несомненно, при всем своем уме мадемуазель Солини не могла скрыть все следы.
Науманн был абсолютно убежден в ее вине, как будто видел все собственными глазами. При этом он был также убежден, что мадемуазель Жанвур не имела с этим ничего общего. И был полон решимости спасти девушку. Как — другой вопрос.
Очевидно, мадемуазель Солини не приходило в голову, что и он, между прочим, может угрожать ей, если она решилась провести столь смелое и едва не удавшееся покушение на его жизнь. Но теперь мосты сожжены. Она объявила войну, и его единственный шанс в том, чтобы оказать достойное сопротивление.
Ворочаясь всю ночь на постели, он продумал тысячи вариантов, пока не почувствовал, что засыпает от усталости.
На следующее утро он проснулся с единственной мыслью: надо спасти Виви. Если бы он смог увидеть ее и поговорить с ней, она, быть может, поверила бы ему.
Он хотел было позвонить ей и просить встретиться с ним в ресторане во время ленча, но потом решил действовать в открытую. Он подождал до одиннадцати часов и, не в силах справиться с нетерпением, взял такси до дома номер 341 на Аллее.
Он почти не сомневался, что мадемуазель Солини не позволит ему увидеться с девушкой, но, возможно, пожелает увидеться с ним сама, чтобы, чувствуя себя неуязвимой, поинтересоваться со своей насмешливой улыбкой, написал ли он Василию Петровичу. В этом случае ему ничего не останется, кроме как проглотить ее полное пренебрежение к себе, а затем… ну, там видно будет. Можно представить, какие усилия ему придется приложить, чтобы быть учтивым с нею.
На его счастье, мадемуазель Солини не было дома.
О чем в дверях сообщил ему Чен.
— А мадемуазель Жанвур?
— Я посмотрю, месье. Пройдите, пожалуйста, в гостиную.
Через несколько минут Чен вернулся и доложил, что мадемуазель Жанвур в своей комнате и скоро спустится. Науманн вздохнул с облегчением. Он не успел еще настроиться на долгое ожидание, как дверь отворилась и на пороге появилась Виви. Она была одета в серое свободное домашнее платье, перехваченное в талии поясом. Он подумал, что никогда еще не видел ее столь очаровательной.
— Рада видеть вас, месье, — приветствовала его Виви, протягивая руку. В ее манере угадывалось плохо скрытое любопытство с оттенком настороженности.
— И удивлены, конечно, — отозвался Науманн, склоняясь к ее руке.
— Может быть… немного, — призналась девушка, улыбаясь. — Вы так редко у нас бываете, что это становится чем-то вроде события.
— И, как правило, неприятного события, — сказал Науманн, пододвинув стул ей и сев на другой. — Как позавчера, например. Я понимаю, это было непростительно… Я должен был сначала прийти к вам…
— Нисколько, — возразила Виви, обретая свою естественную непринужденность. — Вы были очень добры и заботливы, месье Науманн; и если я еще не поблагодарила вас, то делаю это теперь. Только это невозможно.
— Вы имеете в виду, невозможно принять мое предложение?
— Да-
— А почему?
— Разве так уж необходимо опять перечислять причины?
— Нет. Я не знаю, почему я спросил. Ведь я не имею права надоедать вам.
— Вы не надоедаете мне, месье.
— Явно надоедаю.
— Извините меня… это не так… вы не должны так говорить. — Глаза Виви неотрывно глядели в его глаза.
После короткой паузы она непроизвольно добавила: — Вы очень хорошо знаете, что вы — единственный мой друг в Маризи.
Науманн улыбнулся:
— В это трудно поверить.
— И тем не менее это правда.
— Вы обращаетесь со мной не как с другом, хотя я и вправду им был.
— Я обращаюсь с вами не как с другом? — горячо вскричала Виви. — Это вы плохо обращаетесь со мной.
Вы ни разу не зашли навестить меня, а что я могла сделать? Однажды — вы помните? — я подумала, что мы Действительно собираемся стать друзьями. В тот день, когда вы обещали больше ничего не говорить об Алине.
Правда, вы сдержали свое обещание, но не говоря ничего вообще, то есть и не появляясь.
— Разве я сейчас не здесь?
— Да, но с какими-то ужасно серьезными намерениями. Я вижу это по вашим глазам. Вы пришли, чтобы сказать мне что-то, но я скорее предпочла бы, чтобы вы пришли и ничего мне не рассказывали. Это касается той мистической записки, которую вы получили на другой день?
— Да. Вчера.
— Что ж, я согласна; действительно, странно, что ее кто-то написал. Что в ней было? Как она подписана?
Вместо ответа, Науманн полез в нагрудный карман и вынул розоватый конверт, из которого достал листок бумаги.
— Я получил это вчера утром вместе с абрикосовыми тартинками в коробке. Она подписана вашим именем. — Он передал записку девушке.
При первом взгляде на нее Виви удивленно воскликнула:
— Это же мой почерк! Нет, не может быть! Как похоже выглядит! — потом, внимательнее присмотревшись к записке, поправилась: — Все, за исключением «Т». Я очень смешно пишу «Т». — Она перечитала записку дважды; потом, взглянув на Науманна, добавила: — Это определенно моя подпись. И это моя писчая бумага. Откуда это?