Признание моджахеда
Шрифт:
— Как и говорил, к трем часам.
— Хоп! До встречи, саиб!
— До встречи!
Узники террористов сегодня чувствовали себя особенно плохо. То ли от съеденной полусырой лепешки, то ли от мутной воды, то ли оттого, что наступал момент наивысшего психологического напряжения, когда сдают нервы и человек в заточении начинал ясно осознавать всю трагичность своего положения. Валентину в час дня к Исмаил-Хану не вызвали, и заложники не могли понять, что это означает. Первым сорвался
— Валя! Ну неужели твой папаша, обобравший страну и сколотивший капитал, на который полмира купить можно, не в состоянии отказаться от каких-то десяти миллионов долларов? Почему ты не подействуешь на него? Ведь это только из-за тебя все мы оказались здесь. Будь на твоем месте другой журналист, душманы на нас даже не взглянули бы!
Туркина огрызнулась:
— Не смей так говорить о моем отце. Он не обирал страну, не воровал, и он готов заплатить деньги, но, видимо, что-то не получается.
— Что? Ну скажи, что, кроме нежелания, может помешать твоему отцу распорядиться собственными средствами так, как он этого хочет? Ничего! Но он не платит. Иначе нас уже вывезли бы в Кабул и передали посольству!
В разговор вступил Дольский, до сего времени лежавший молча на топчане у стены:
— Антон! Заткнись, пожалуйста! Без тебя хреново.
Сергинский вскричал:
— А с ней не хреново? Наши жизни в ее руках, а она не хочет даже пальцем пошевелить, чтобы спасти нас. Хотя Валентине ничего особенно и делать-то не надо. Заставить отца заплатить, и все! И все, Вова! Нас отпустят.
— Я сказал, заткнись! Валя сделала, что могла. Теперь остается ждать. И не ной. Будь, наконец, мужчиной!
Руководитель группы всхлипнул:
— Да пошли вы все!
В этот момент крышка люка сдвинулась в сторону, и в проеме колодца показалась физиономия охранника. Валентина машинально поднялась, но бандит, сбросив в подвал веревку, приказал:
— Выходить! Всем!
Туркина взглянула на коллег.
Сергинский икнул:
— Что бы это значило?
Дольский встал:
— Мне кажется, ничего хорошего. Но идем, раз зовут.
Сергинский крикнул:
— Я не пойду!
Дольский усмехнулся:
— Дело твое. Жди, пока тебя силой не поднимут на поверхность. А эти ребятки в нуристанках, чалмах и тюбетейках особо церемониться не будут. Изобьют дубинками, без лестницы вылетишь из колодца.
Охранник вновь подал голос:
— Чего встали? Сказал, все наверх, быстро!
Журналисты поднялись в бункер. Там, не выходя на улицу, постояли с минуту, привыкая к яркому свету. После чего начальник охраны крепости вывел их во двор. Но дальше гаража и боковой стены главного дома не повел. Приказал встать в центре закоулка. Журналисты огляделись. Кроме начальника охраны увидели еще двух караульных. Их автоматы были направлены на заложников. Из-за угла показались Исмаил-Хан и комендант Натанджар. Главарь банды, узнав о болезни Маруха, вынужден был использовать оператора съемочной группы. Комендант вынес с собой и камеру.
Бандиты подошли к пленникам.
Исмаил-Хан остановился напротив Туркиной, спросил:
— Как чувствуете себя, Валентина Борисовна?
Валя, стараясь держаться спокойно, ответила:
— Благодарю, неплохо!
— Я недавно разговаривал с вашим отцом. И знаете, он отказался немедленно заплатить за вас, единственную свою дочь, выкуп.
Валентина побледнела:
— Как отказался? Этого не может быть!
— Ты, женщина, считаешь, что я лгу?
— Нет, но… вы, видимо, не так поняли папу!
— Я прекрасно понял вашего… папу. А вот он, по-моему, нет. А посему я решил, дабы убедить господина Туркина в серьезности своих намерений и показать ему, что со мной никакие игры не проходят, казнить одного из ваших коллег!
Туркина вздрогнула. Впрочем, дрожь пробежала и по телам мужчин-заложников.
— Как казнить? Вы что? Подождите! Дайте мне немедленно поговорить с отцом. Я все улажу!
Исмаил-Хан, сощурив черные безжалостные глаза, прошипел:
— Нет, Валентина Борисовна! Я не намерен упрашивать вашего отца. И что-то менять… тоже.
Он повернулся к коменданту крепости:
— Руководителя съемочной группы к стене!
Сергинский, упав на колени, завизжал:
— Нет, нет! Не хочу! Не могу. Не убивайте! Я ж…
Назим Натанджар кивнул охранникам.
Те, забросив автоматы за спины, подхватили Сергинского под руки и потащили к большому валуну, лежавшему у боковой, каменной стены дома главаря банды. Исмаил-Хан взял у коменданта видеокамеру. Встал напротив Дольского:
— Узнаете аппаратуру?
— Узнаю! И что?
— Не надо грубить, молодой человек. Держи!
Исмаил-Хан бросил камеру в руки оператору. Владимир поймал ее. Бандит приказал:
— Проверь аппарат! Будешь снимать казнь. Но так, чтобы захватить все подробности. В красках! Чтобы у тех, кто потом будет ее смотреть, от ужаса волосы шевелились. Все понял, оператор?
Дольский неожиданно бросил камеру обратно. Теперь уже главарю банды пришлось ее ловить.
— Пошел ты, козел немытый! Паскуда душманская! Ты можешь убить меня, но работать на себя не заставишь, ты это понял, паршивый погонщик верблюдов?
Натанджар ударом кулака сбил оператора на землю и принялся избивать ногами. К другу бросилась Валентина, но Исмаил-Хан, поймав ее за руку, отбросил назад, приказав:
— Стоять, сука! — И крикнул коменданту: — Хватит, Назим!
Натанджар повиновался.
Исмаил-Хан, передав камеру коменданту, подошел к лежавшему Дольскому:
— Узнаю русских. Солдаты, что воевали здесь ранее, тоже часто строили из себя героев и… подыхали. Подохнешь и ты, собака.
Сплюнув на Дольского, главарь банды приказал коменданту: