Призрачная любовь
Шрифт:
— Птичка…
— Нет. Больше никакой птички. Больше ничего, — говорит она мне. — Когда я была в тех кустах, я была в ужасе, и единственное, что помогло мне сосредоточиться, были слова, которые ты прошептал мне, а потом у тебя хватило наглости замолчать, когда я спросила тебя, серьезно ли ты это сказал.
Она качает головой, и я не отвечаю, чувствуя, что она даже близко не закончила.
— Мне надоело это дерьмо, Айзек. Мне надоело наблюдать, как ты начинаешь открываться, а потом снова строишь свои стены и ведешь себя так, будто я ни черта не значу. Это гребаная чушь, — говорит она, останавливаясь, чтобы встретиться
— Аспен, я…
— Нет, — требует она, толкая меня рукой в грудь, а в ее влажных глазах плещется ярость. — Прекрати. Я не хочу больше слышать твои гребаные оправдания. Просто скажи, что любишь меня. Мы оба это знаем. Я чувствую это каждый раз, когда ты прикасаешься ко мне, каждый гребаный раз, когда смотришь на меня, так что просто признай это. Избавь меня от страданий и скажи, что я твоя.
Моя грудь сжимается. Я думал, мы уже прошли через это. Я думал, она знает, на каком этапе я нахожусь.
— Не делай этого, Аспен, — выдавливаю я из себя, стиснув челюсти, представляя, как пройдет остаток ночи, если она продолжит настаивать, и поверьте мне, это будет еще более отвратительно, чем наша последняя ссора.
Гнев вспыхивает в ее прекрасных зеленых глазах, и она поднимает подбородок, устремляя на меня вызывающий взгляд, который мог бы напугать и мертвого.
— Ты. Любишь. Меня.
Мое сердце колотится со скоростью миллион миль в час, может быть, даже быстрее, чем когда я летел к ней в своей машине и слушал ее полные ужаса всхлипы через динамики.
Зачем она это делает? Зачем она пытается сделать все еще сложнее? Неужели она получает удовольствие от боли? Ей нравится, когда у меня нет другого выбора, кроме как причинить ей боль? Я не могу, блядь, сделать это.
Выдерживая ее пристальный взгляд, я вырываю свое гребаное сердце прямо из груди, поскольку нагло лгу.
— Я не знаю.
— Ты ужасный лжец.
Я отстраняюсь от нее, нуждаясь в пространстве между нами.
— Какого черта ты продолжаешь настаивать на этом, Аспен? Я уже сказал тебе, что никогда не смогу полюбить тебя. Я не могу позволить себе хотеть тебя таким образом. Я не хочу причинить тебе боль.
Она качает головой.
— Для человека, который утверждает, что не хочет причинить мне боль, это, похоже, единственное, на что ты способен.
— Это, блядь, удар ниже пояса, и ты это знаешь, — говорю я ей. — Ты вынуждаешь меня это делать. Ты практически стоишь передо мной и требуешь, чтобы я провел какую-то черту между нами. Ты действительно думаешь, что я этого хочу?
— Нет, я точно знаю, чего ты хочешь, но ты слишком чертовски напуган, чтобы что-то с этим сделать.
Я усмехаюсь.
— Это нас ни к чему не приведет. Просто иди спать, Аспен. У тебя была трудная ночь.
Я собираюсь повернуться на пятках, готовый притвориться, что этого дерьма никогда не было, но она обходит меня и закрывает дверь.
— Ты никуда не пойдешь, — говорит она. — Я понимаю, что ты не хочешь бороться за нас, но я хочу, и я не остановлюсь, пока ты наконец не признаешь то, что мы оба знали с того момента, как ты прикоснулся ко мне.
Гнев
— Ты гребаный ребенок, Аспен.
Она смеется, глядя на меня с таким презрением, что это, блядь, ломает меня.
— О, очень мило. Я, блядь, ребенок? Я та, кто борется за что-то настоящее, в то время как ты отступаешь, слишком напуганный собственной чертовой тенью, чтобы даже понять, что он чувствует, — кипит она, подходя ко мне, а ее рука сильно толкает меня в грудь.
— Не дави на меня, блядь, — выплевываю я, чувствуя, как мое терпение покидает меня.
— Я ощущаюсь как ребенок, когда ты трахаешь меня, Айзек? — она толкает меня и заставляет отступить. — Ощущаюсь ли я ребенком, когда ты наклоняешь меня над гребаным столом и вводишь свой большой член глубоко в меня? Когда мое тело так возбуждает тебя, и ты сжимаешь мои бедра и жестко кончаешь в меня, ты считаешь меня ребенком?
Я сжимаю челюсти, срываясь быстрее, чем когда-либо прежде.
— Я не это имел в виду, и ты это знаешь.
— Тогда будь, блядь, честен со мной и перестань придумывать оправдания, чтобы попытаться меня удержать. Я не сдамся.
Остатки моего самоконтроля ускользают, и я хватаю ее, прижимая к чертовой двери и заставляя громко ахнуть.
— Ты хочешь гребаную правду? — я рычу, а мои пальцы сжимают ее так чертовски крепко. — Я хочу тебя больше, чем когда-либо в своей чертовой жизни, и меня убивает, что я не могу быть тем, кто тебе нужен. Одна только мысль о том, что кто-то еще может прикоснуться к тебе, сводит меня с ума. И когда я сказал тебе, что никогда не полюблю тебя, это не потому, что я не хочу, потому что, поверь мне, я чертовски хочу этого. Я хочу этого так сильно, что мне больно. Я не могу любить тебя, потому что я не способен на это. Я не знаю как.
Мое дыхание становится резким, прерывистым, когда я возвращаюсь на землю, осознавая, какого хрена я только что сказал, обнажив свою глубочайшую неуверенность и уязвимые места, но я наблюдаю, как борьба заметно покидает ее.
Аспен поднимает руку к моей щеке, ее зеленые глаза смягчаются, когда я ослабляю хватку на ее теле.
— Ты большой засранец, — выдыхает она. — Конечно, ты способен на это. Ты делаешь это с того самого дня, как я встретила тебя. Ты проявляешь любовь в том, как ты всегда защищал меня, с тех пор как я была маленькой девочкой, в том, как ты ищешь меня в каждой комнате, в том, как ты всегда желаешь для меня самого лучшего.
Я качаю головой.
— Это другое. Это просто… мы росли вместе.
— Возможно. Но вот это, то, что ты приехал за мной сегодня вечером и пошел на крайние меры, чтобы убедиться, что со мной все в порядке. Ты отложил свои собственные проблемы, чтобы помочь мне пройти через это, и когда ты наконец схватил меня и притянул в свои объятия, как будто никогда меня не отпустишь, это и есть любовь, — объясняет она. — Эта безумная потребность обладать друг другом, как было в “Вишне”, необходимость всегда быть в одной комнате, необходимость бороться за что-то, потому что ничто другое никогда не ощущалось так реально. Я не знаю, почему и как ты позволил себе поверить, что не способен на это, но ты способен. Это так, и ты знаешь это. Ты делаешь это каждый гребаный день.