Призрак бомбея
Шрифт:
Савита первой испытала последствия — ровно через четыре дня после того, как она с изумлением обнаружила, что груди налились молоком. Сначала она втайне наслаждалась их пробуждением. Бесцельность и ничтожность, которые она так остро ощущала долгие годы после смерти дочери, внезапно сменились давно забытой полнотой, второй молодостью, торжеством материнства. Она окружала сыновей такой заботой, от которой они давно отвыкли, нежно ерошила им волосы и даже садилась послушать, как Нимиш зачитывает целый раздел из книги леди Фолкленд «Чау-чау: дневник, который я вела в Индии, Египте и Сирии» [153] :
153
«Чау-чау:
— «Когда заканчиваются проливные дожди, небо напоминает капризного ребенка, еще не переставшего вредничать: по малейшему пустяку он может разреветься, а большие серые тучи с белыми верхушками готовы в любую минуту пролить слезы…»
— Ну разве что на капризного ребенка гора [154] , —фыркнула Савита, — вы-то у меня послушные.
Оставшись одна, она вспомнила, как раздувался живот, с каким благоговением носила она в себе новую жизнь, и ужасно захотелось вновь забеременеть. Хоть они с Джагиндером уже много лет не были близки, Савита осушила стакан возбуждающего молока с шафраном и в ту же ночь, по возвращении мужа от Тетки Рози, совратила его. На третий день муссонов у Джагинде-ра настолько поднялось настроение, что он повез всю семью ужинать в ресторан «Рандеву», что в отеле «Тадж», и купил Савите изумрудное ожерелье у семейного ювелира. Савита была в восторге.
154
Европейца, бледнокожего.
А на четвертую ночь, едва сумерки сменились темнотой, Джагиндер променял соблазнительные Розины снадобья на колдовское зелье своей жены. В первые годы супружеской жизни Джа-гиндеру нравилось представлять себя первопроходцем (хоть он ни разу и не выезжал за пределы страны), следуя традиции, освященной парнями из Ост-Индской компании, что разведали путь в Индию и заложили основы Империи. Разумеется, он не завоевывал земель, ведь завоевывать уже было нечего — даже ни одного дальнего княжества. Но пред ним простирался девственный, сладостный и загадочный пейзаж, столь же экзотичный и еще не тронутый цивилизацией, — его жена в манящем красном белье. С какой радостью увидел он на горизонте ее голые берега и затем высадился на них с орудийным салютом, пролив кровь и пометив территорию! После этого в бухте возвели ворота для спокойного входа, и страна безропотно, хоть и горестно смирилась с его присутствием.
Словом, чары развеялись. А Джагиндер, идя по стопам краснолицых бриттов, пристрастился к выпивке. Гибель дочери, конечно, ускорила процесс, но порой казалось, что Джагиндер уже давно свернул в эту сторону и на полном ходу мчался навстречу смерти. В те невыносимые времена оставалось лишь заливать горе «отверткой» да вспоминать блаженные деньки беззакатного солнца. Но теперь, когда уже закатилось столько солнц и Джагиндер заплутал в холодном, по-лондонски промозглом тумане на пару с единственным приятелем — «Джонни Уокером», он затосковал по неотвратимому жару жениного тела, его хмельной загорелой
Сейчас, когда они лежали рядышком на кровати, в Джагиндере проснулась незнакомая, поразительная нежность. С непривычной теплотой ласкал он пышные бедра жены, гладил ее мягкие губы, вглядывался в сияющие глаза, а затем медленно, почти болезненно испытывал оргазм.
— Лишь об этом я всегда и мечтал, — тихо мурлыкал он, жадно вдыхая вкусный ореховый запах ее волос.
— Джагги, — прошептала Савита, пылая страстью, от которой давно отказалась в скуке совместной жизни, — прошу тебя, не дай это разрушить.
— Обещаю, — серьезно ответил он. Про себя Джагиндер поклялся, что больше никто не отнимет у него Савиту — ни его собственные страхи, ни их общее прошлое. Полностью растворившись в этой нежданной близости, он уже не представлял себе ничего другого.
— Джагги, пожалуйста, — сказала Савита еще мягче, — больше не пей. Ради меня.
— Не буду, — пообещал он. Ведь любовь Савиты — это пьянящий эликсир, что придает сил и энергии, а главное — вселяет надежду.
Их ноги переплелись, и Джагиндер провел руками по тонкой шее Савиты, тонким ключицам, легкому подъему грудной клетки. Спустившись ниже, он стиснул ее груди и ласкал их восхитительную полноту. Слизнул йот в ложбинке и, передвинувшись, обхватил губами сосок. Но едва начал нежно его посасывать, как призрак младенца, паривший над ними в мокрой нижней юбке, наконец отомстил за себя.
Груди Савиты брызнули молоком.
Захлебнувшись, Джагиндер отшатнулся. Сладкое, густое, сырое молоко застряло в горле, быстро замерзая и застывая. Он не мог его выхаркнуть. Не мог даже вздохнуть.
Савита подскочила, скрестив руки на груди, и в смущении качнулась. На ощупь груди были холодные как лед.
Джагиндер стоял на четвереньках и шатался, весь посинев.
— Джагги! — вскрикнула Савита и заколотила его по спине.
Молоко одновременно выплеснулось из носа и рта. Джагиндер рухнул на пол и брызнул слюной:
— Что с тобой такое?
Савита потупилась и замкнулась. Ее душа вновь захлопнулась. За долю секунды она уловила упрек в словах Джагиндера и поняла, что их недавняя нежность друг к другу оказалась слишком хрупкой.
— Не со мной, а с тобой! — огрызнулась она, натягивая на себя одеяло. — Это ты во всем виноват!
— Я? — Джагиндер с трудом встал на ноги, точно лев, почуявший добычу. — Но это ж твоигруди.
— Не останавливается! — в ужасе завопила Савита. Молоко выстрелило из сосков, словно в отместку за тринадцатилетний простой. Ей было холодно, одиноко, страшно.
Джагиндер уставился на нее в панике.
— Разбужу Маджи, — сказал он, вытирая остатки молока, вылившегося из ноздрей.
Даже средь ночи Маджи сохранила спокойствие и поняла: случилось что-то из ряда вон.
— Врача не вызывать. Ни один посторонний не должен знать, — приказала она.
— Что же нам делать?
— Уйти из моей комнаты! — взвыла Савита.
— Молиться, — ответила Маджи.
В памяти Джагиндера всплыл образ Иисуса и Девы Марии из аддыТетки Рози.
— Я помолюсь, — сказал он, и тревогу как рукой сняло. Мать по старинке позаботится обо всем. А Джагиндер сможет улизнуть.