Призрак Проститутки
Шрифт:
Зная, что налет начнется на заре, большинство сотрудников Эпицентра остались здесь на всю ночь. Мы отдыхаем на армейских раскладушках с поразительно нестандартными матрацами — либо жесткими, как дерево, либо похожими на желе, — пьем кофе и лоботрясничаем. Наверное, когда ждешь известий извне, всегда кажется, что ты в тюрьме. Чувствуешь себя от всего отрезанным, а, собственно, это и есть тюрьма.
15 апреля 1961 года, 8.00
В комнате всю ночь стоял удушливый сигаретный дым и затхлый запах скученно и напряженно спавших людей. Однако вскоре после рассвета начали поступать телеграммы, касающиеся воздушного налета. Звено из трех «Б-26» под названием «Линда» должно поразить Сан-Антонио-де-лос-Баньос, крупный военный аэродром в тридцати милях к юго-западу от Гаваны. «Пума», другое звено «Б-26», совершит налет на лагерь Либертад в окрестностях Гаваны, а «Горилла», третье звено из двух «Б-26», полетит в другой конец острова, на аэропорт Сантьяго-де-Куба в провинции Ориенте.
Донесения поступают все сразу. На все три аэродрома одновременно с бреющего полета сброшены бомбы. Радио Гаваны передает исторические сообщения, а наши «Б-26» докладывают нам, что авиация Кастро уничтожена на земле.
Как изменилось наше сонное царство! В 6.30 распахнулись окна, мы кричим «ура!». Все кинулись одеваться — и вниз, в Оперативную. Там царит не меньшая эйфория. Офицеры обнимаются. Биссел принимает поздравления.
«Пока ничего официального, — говорит он нам, — надо дождаться официального подтверждения в виде снимков с „У-2“.» Тем не менее он так и сияет. Я слышу, как офицеры перешептываются: «Кончено. Гавана все равно что в наших руках».
Тем временем одинокий «Б-26» прилетел из Долины Счастья во Флориду, сел в Международном аэропорту Майами, Иммиграционная служба тотчас увела пилота, а самолет был взят под охрану. В известиях американских средств массовой информации говорится, что пилот прилетел в Майами в тенниске, бейсбольной шапочке и темных очках, держался он совершенно спокойно и курил сигарету. Над его самолетом, безусловно, потрудились на славу. Один мотор не работал, а фюзеляж был изрешечен пулями.
Миро Кардона заявляет в Нью-Йорке: «Кубинский революционный совет находился в контакте с этими доблестными пилотами и поощрял их». У нас в Оперативной стоит черно-белый десятидюймовый телевизор, и я смотрю, как Кардона выступает перед корреспондентами. Вид у него усталый. Он снимает темные очки и говорит, обращаясь к прессе: «Перед вами, джентльмены, глаза революционера, который в последнее время очень мало спал».
«Являются ли эти налеты прелюдией к вторжению?» — спрашивает репортер.
Кардона улыбается. Поднимает вверх разведенные руки, как судья спортивного матча, показывающий, что все в порядке. И говорит: «Никакого вторжения, сэр».
Однако Барбаро, сидящий рядом с ним, произносит: «Началось нечто весьма впечатляющее».
Часом позже
И непредвиденное тоже. Один из наших «эмигрантских» бомбардировщиков, у которого после налета на лагерь Либертад забарахлил мотор, совершил аварийную посадку в Ки-Уэсте. Когда реальные события совпадают с фиктивным сценарием, это является для всех неожиданностью. Местная школа в Ки-Уэсте собиралась отпраздновать Олимпийский день на базе морской авиации в Бока-Чика. Слушатели собрались там со всеми своими причиндалами, с родителями, оркестрами и мажоретками. Праздник пришлось отменить. Флот объявил, что никакого Олимпийского дня не будет.
Затем другой «Б-26», летевший из Сан-Антонио-де-лос-Баньос, вынужден был сделать посадку на острове Большой Кайман, когда из одного из баков перестало поступать горючее. Поскольку на Большом Каймане реет британский флаг, возвращение пилота и самолета в Долину Счастья не произойдет автоматически. Как заметил Кэл, «британцам в подобных вещах нельзя доверять. Они могут занять формальную позицию в самое неподходящее время».
Директор Иммиграционной службы появляется на телевидении в «Новостях» из Майами. Он отказывается назвать фамилии двух пилотов, приземлившихся в США. Надо думать о защите их семей, оставшихся на Кубе, говорит он.
Один репортер спрашивает: «Разве генералы военно-воздушных сил Кастро не знают фамилий собственных пилотов?»
«Ничем не могу вам помочь, — говорит директор. — Пилоты просили, чтобы их имена остались в тайне».
Хант качает головой.
«Так и слышу, как раскачивается корабль».
И он оказался прав. Весь день репортеры в Майами и в Нью-Йорке задавали новые и новые вопросы. Я увидел в них особую силу среди наших сил — силу, которая инстинктивно чувствует каждую дырочку в ткани рассказа. Один репортер сумел так близко подобраться к самолету, приземлившемуся в Майами, что заметил: дула пулеметов на «Б-26» были все еще залеплены клейкой лентой. Это обычно делают, чтобы уберечь механизм от пыли и мусора, и в то же время это означает, что пулеметами не пользовались. Этот вопрос стоит в информационных бюллетенях. Я слышал, как в Информационной и Оперативной люди бормотали сквозь зубы: «Эти сукины сыны, репортеры, — да на чьей же они стороне?» Я слышу, как сам это произношу. Вопросы становятся все придирчивее, и ответов на них не поступает. Обозреватели на радио и ТВ подчеркнуто произносят: «Комментариев не будет» — всякий раз после более заметной паузы.
В ООН посол Кубы Рауль Роа встречается с Эдлаем Стивенсоном. Сообщения об этом идут по радио всю вторую половину дня. Стивенсон говорит: «Эти летчики бежали от тирании Кастро. Ни один человек из персонала Соединенных Штатов там не участвовал. Эти два самолета, насколько нам известно, являются военными самолетами Кастро и, по словам пилотов, вылетели с кастровских аэродромов. У меня есть снимок одного из самолетов. На нем ясно видна эмблема военно-воздушных сил Кастро».
Мне радостно и одновременно грустно. То, что столь известный человек, как Эдлай Стивенсон, готов ложью прикрыть управление, вызывает у меня своеобразное и неожиданное сознание значимости наших действий. Получается, что Стивенсон тоже принимает участие в зле, которое временно берет верх над добром ради того, чтобы наступил час справедливости. И тем не менее я подавлен. Стивенсон выглядит таким законченным лжецом: голос его звучит абсолютно искренне.
«Не думаю, чтобы ему было что-то известно», — говорит Хант.
А Раулю Роа, безусловно, известно: «Этот воздушный налет на заре является прелюдией к попытке крупномасштабного вторжения, поддержанной и финансируемой Соединенными Штатами. Наемников обучали специалисты Пентагона и Центрального разведывательного управления».
А Пьер Сэлинджер, пресс-секретарь Белого дома, говорит на встрече с журналистами, что ничего не известно о бомбежках.
Позже
К вечеру я захожу в кабинет к отцу, чтобы вместе выпить по чашке горячего кофе. Настроение его хорошим не назовешь. Только что поступило сообщение о первых жертвах. На «Атлантике», одном из зафрахтованных сухогрузов, был установлен для практики 50-калибровый пулемет, и крепления сорвались с палубы (по всей вероятности, проржавевшей). Пули веером прочесали палубу. Один человек погиб, двое ранены. Умершего похоронили в море. Парадная форма, молитвы, и тело на закате летит в воду.
Кэл Хаббард видит в этой ненужной смерти дурное предзнаменование; его тревожит также Эдлай Стивенсон. «Не думаю, чтобы Эдлай знал, что эти два самолета — наши. Вводил его в курс дела Трейси Варне, а Трейси, когда захочет, может быть весьма уклончивым. А когда Стивенсон узнает правду, придется дорого заплатить. Господи, да он же может уговорить Кеннеди отказаться от вторжения! — И тут же добавил: — Этого не случится», — словно силой своей воли, вложенной в слова, которые тут же растаяли в воздухе, он мог что-то изменить.
Вечером
Сегодня вечером, после наступления темноты, к Ханту приехала Дороти. Он выходит из Эпицентра, они садятся в машину и разговаривают. Он не сказал ей, что мы вылетаем на плацдарм через семьдесят два часа. Он даже не сложил сумки. По всей вероятности, Хант присоединится к Кубинскому революционному совету в Опа-Локке и там подберет себе комбинезон и ботинки. Как и я. Я представляю себе, как Ховард и Дороти разговаривают в машине о недавней смерти ее матери, о школьных делах детей — словом, обсуждают домашние дела. Мы направляемся в тропическую страну, а у меня холодок бежит по спине. Никак не могу представить себе, что поеду на войну. И тем не менее живо представляю себе свою смерть. Вижу свой труп. Поскольку этот дневник предназначается для Киттредж, я ставлю вопрос: выводит ли Омега Альфу из себя такими картинами смерти, подтверждающими, что она, Омега, готова принять Альфу в большей мере, чем ее несговорчивый партнер?