Призрак Проститутки
Шрифт:
Воскресенье, утро
Мало кто из нас хорошо спал на своих койках в прошлую ночь. Хотя вторжение намечено лишь на завтрашнее утро, люди то и дело вставали и ходили в Оперативную. За кофе со сладкими булочками Филлипс угощает нас очередной историей. Одна из секретарш, отработав смену, прилегла на койке и в панике проснулась, почувствовав, что рядом с ней спит незнакомый мужчина. Он был очень крупный и очень бледный — она никогда прежде не видела его. Незваный гость? Ничего подобного, сказал Филлипс, это был Ричард Биссел, наш начальник, решивший вздремнуть.
Около 9.00, когда половина Эпицентра отбыла на час-другой повидаться с семьей и/или пойти в церковь, из Оперативной поступает неприятный слух: аэрофотосъемка после тщательного исследования показала, что вчерашний налет на кубинские аэродромы оказался менее успешным, чем было сообщено. Не все самолеты Кастро уничтожены. Должно быть, пилоты Бригады увидели то, что им хотелось видеть. По подсчетам, сделанным в Оперативной, две трети авиации Кастро уничтожено или выведено из строя, но у него все еще остались три или четыре «Т-33» — реактивные учебно-тренировочные самолеты, столько же истребителей «Си-фьюри» и два бомбардировщика «Б-26». Следовательно, требуется операция для зачистки. Наш офицер, ведающий воздушными операциями, уже собирался оповестить Пуэрто-Кабесас о необходимости осуществить такой налет, как в Оперативную после воскресного утреннего гольфа вернулся генерал Кейбелл, исполнявший в отсутствие Даллеса обязанности директора ЦРУ.
Сам я при этом не присутствовал, но вскоре узнал, что Кейбелл отказался санкционировать второй налет, не переговорив предварительно с Раском, а Раск, в свою очередь, попросил приехать в Госдепартамент. Ричард Биссел, явно расстроенный, вылетел вместе с Кейбеллом в Вашингтон.
Прошло два часа, а мы все не получаем разрешения на второй налет. Настроение в Эпицентре снова изменилось. Кэл, проходя мимо, сообщил мне, что основной контингент солдат должен высадиться в 2.00 в понедельник, а суда, доставляющие снаряжение, должны быть разгружены до зари, иначе их искромсают остатки авиации Кастро. Все может быть закончено еще до рассвета, говорит Кэл, но только если не будет сбоев. А требовать такого от нетренированных сил вторжения, которые подходят в темноте на старых судах к незнакомому берегу, — многовато.
Двумя часами позже
Мы продолжаем ждать. Время уже перевалило за полдень. Мы начинаем тревожиться. В передовице «Нью-Йорк санди таймс», подписанной Тэдом Шулком, немало говорится об «озадачивающих обстоятельствах». Вопросы становятся все хуже и хуже. Почему, например, до сих пор скрывают фамилии летчиков? Затем возник вопрос о носе «Б-26». У самолетов Кастро прозрачные плексигласовые турели, а у «Б-26», приземлившегося в Майами, металлический нос.
Хант обрисовывает главную задачу. Наш вымысел должен продержаться, пока не произойдет высадка. А как только в заливе Свиней начнет действовать аэродром, наша маленькая выдумка насчет сбежавших от Кастро пилотов будет погребена реальными событиями дня. Пока же Госдепартамент, по всей вероятности, наделал в штаны от перспективы новых налетов. Мы знаем только, что Биссел и Кейбелл все еще заседают с Раском, а запросы из Долины Счастья насчет того, когда же начинать налет, продолжают поступать. Настроение у всех как в комнате ожидания.
Я, однако, занят вместе с Хантом и Филлипсом подготовкой обращений по радио. Они будут передаваться вечером на Кубу нашей подпольной радиостанцией с острова Суон и, надеемся, внесут известное смятение: «Внимание! Внимание! Приглядитесь к радуге. Вскоре всплывет рыба. Ребенок сидит в доме. Зайдите к нему. Небо голубое. Повесьте объявление на дерево. Дерево зеленое и коричневое. Письма дошли хорошо. Буквы белые. Рыба скоро всплывет. Рыба красная». Я слишком поздно узнал от нашего эксперта по языку в Управлении разведки, что «рыбой» на Кубе называют также фаллос. Ну и что: «Фаллос всплывет, фаллос красный».
Затем поступает сообщение Рейтер по телетайпу из Гаваны о похоронной процессии, растянувшейся на тридцать кварталов; она медленно движется по улицам столицы следом за телами тех, кто погиб вчера во время налета. Тела были выставлены для прощания в Гаванском университете вчера вечером, а сейчас кортеж движется к кладбищу Колон, где перед собравшимися выступит Кастро.
Часом позже Рейтер передает отрывки из речи Кастро: «Если американский народ считает налет на Перл-Харбор преступным, предательским, подлым актом, то наш народ имеет право считать данный налет дважды преступным и тысячу раз более подлым. Янки пытаются обмануть мир, но весь мир знает, что налет был совершен самолетами янки, пилотируемыми наемниками, которым заплатило Центральное разведывательное управление США».
Я показал ленту телетайпа Кэлу. Он кивнул.
«Я слышал, — сказал он, — что Стивенсон в полной ярости. Он обнаружил, что пилотами на наших „Б-26“ были вовсе не перебежчики, и грозит подать в отставку. Так что не думаю, чтобы нам разрешили сделать еще один налет. Политические факторы возобладают над соображениями военных».
И он прав. Биссел возвращается в сумерках измученный, мрачный, но крепко держит себя в руках. Вторжению дан «зеленый свет», сообщает он нам, но налет отменен. Если суда не сумеют разгрузиться до зари, им придется отойти и дождаться в море следующей ночи, когда они смогут вернуться и закончить разгрузку.
Меня поразила наша реакция. Неприятных известий почти столько же, сколько и приятных, однако пятьдесят с лишним человек, собравшиеся послушать Биссела, крикнули «ура». Вторжению дан «зеленый свет»! Теперь мы уже повязаны. Президент повязан. Это главное. Игра продолжается. Я думаю, мы кричали «ура» от чувства облегчения, от того, что не придется больше с замиранием сердца ждать, будет или не будет принят наш проект.
Я замечаю, что мы напоминаем хор в греческой трагедии, чувствую, что наконец постиг роль. Мы не просто группа индивидуумов, комментирующих действия богов, — мы сами стали силой и напряжением воли и ума будем стараться склонить судьбу в свою пользу. Довольно скоро мы начали размышлять о том, как подвести корабли, доставляющие снаряжение, ближе к плацдарму. Я бы не удивился, если бы узнал, что многие из нас мысленно смазывали механизмы старых машин на этих заржавевших сухогрузах.
Позже
Вечером в какой-то момент наступило затишье. И я снова сижу в клозете, дописывая дневник. Скоро начнут ходить легенды о том, что у Хаббарда передок прохудился. Если мое отсутствие каждые два-три часа не будет замечено — а я надеюсь, что при общем напряжении и смятении не будет, — все хорошо. Если же, с другой стороны, меня прозовут Говнюком Гарри — такой ценой я заплачу за этот дневник. Сейчас я уже жалею, что начал его. На Ферме нам снова и снова вбивали в голову один непреложный принцип: не делать ненужных записей. Так что даже когда я пишу, я чувствую сдерживающую руку. Я тщательно избегаю рассказывать про персонал нашей Оперативной комнаты и то, чем они занимаются. Стараюсь описывать только исторические моменты, ну и, конечно, изменения в собственном настроении, но я продолжаю поражаться непоследовательности в поведении отца. Ведь это он поощрял меня вести дневник, прекрасно зная, что с профессиональной точки зрения это недопустимо. Я поражаюсь себе. Я слушаюсь его. Вот как, значит, велика моя потребность быть к нему ближе.
Так или иначе, эти часы ожидания, все эти размышления о том, готов ли я к неизмеримым трудностям работы на плацдарме и к возможному отбытию в вечность, были бы почти невыносимы без дневника. К тому же риск незначителен. Написав две-три страницы, я вкладываю их в конверт и опускаю в почтовый ящик в сейфе Кэла. Я полагаю, он вынимает их каждые два-три дня и кладет в один из своих надежных сейфов. Не желая нарушать правила, мы никогда не говорим об этом.
Хант только что проинформировал меня о последних изменениях в нашем расписании. Если к рассвету снаряжение будет выгружено и плацдарм закреплен, мы вылетим в Майами, чтобы присоединиться к эмигрантским лидерам. Через сутки, а то и меньше, мы уже будем на плацдарме. И действительно, рано утром Кубинский революционный совет вылетел из Нью-Йорка в Опа-Локку. Сойдя с самолета, они были тотчас размещены — не скажу: посажены под замок — в одном из бараков старой авиабазы. Естественно, они кипят: одни кипят внутренне, другие уже выплеснули свое возмущение. Я никогда не мог привыкнуть к истеричности кубинцев, но в данной ситуации могу понять их чувства. Они находятся в пригороде Майами, меньше чем в десяти милях от своих жен и детей, и, однако же, не могут выйти из барака. Они же политические деятели, и потому охотно приняли бы участие в празднествах. А мы со всех сторон слышим, что эмигранты после субботнего налета устроили в Южной Флориде непрерывную фиесту. И у контор, производящих запись новобранцев, стоят длиннющие очереди. Сейчас все в Майами хотят участвовать в боях против Кастро. А в Опа-Локке эмигрантские лидеры, с одной стороны, радуются началу военных действий, с другой же — пребывают в свойственном кубинцам мраке, объясняемом тем, что они сидят замурованные и не могут участвовать в событиях.