Призрак Проститутки
Шрифт:
Хоть это и жалкая эпитафия Аллену, разрешите сказать, что я искренне оплакал его во время нашего тайного обеда с Киттредж весной 1969 года. Но на этом разрешите поставить точку, так как я уже опередил повествование на восемь лет.
2
Восемнадцатого апреля 1961 года, во вторник, на второй день после поражения в заливе Свиней, Роберт Мэю счел необходимым сообщить ФБР, что арестованный 31 октября в Лас-Вегасе Баллетти подлежит передаче ЦРУ и что Хаббард поручил ему, Мэю, взять у ФБР все материалы по этому делу.
Ну, отец, конечно, обещал Мэю прийти к нему на помощь, если дело не заладится. Мэю явно решил — «преждевременно», как заметил отец, — что дело не заладилось. И теперь ФБР желало разговаривать с Кэлом Хаббардом.
Отец знал, что надо делать. Он пошлет ФБР письмо о том, что ЦРУ возражает против передачи дела Баллетти в суд, так как тогда выплывет на свет информация о вторжении на Кубу. Было также решено, что письмо возымеет большее действие — не надо Хаббарду являться для разговора. «За одну ночь я стал слишком стар, чтобы защитить тебя», — сказал Даллес.
Рассказывая мне об этом, отец заметил:
— Я не сказал ему: «Это я защищаю вас, а не вы — меня», но, черт побери, ведь именно так обстояло дело.
Было решено, что Кэл снова получит назначение на Дальний Восток.
— В Японию, — сказал Кэл, когда его спросили, куда бы он хотел поехать, а мне добавил: — Я оторву Мэри от этого япошки, за которого она собралась замуж. Банзай!
Так начались перемены. В тот момент я еще сам не знал, хочу ли я вернуться в Майами, остаться в Вашингтоне или отправиться в какую-то дальнюю резидентуру: я поселился в квартире отца и в благодарность, как я подозреваю, за услуги, оказанные Кэлом директору, меня назначили одним из помощников мистера Даллеса. Я буду наблюдать за переездом из Ай-Джи-К-Л в новый мегакомплекс в Лэнгли, раскинувшийся в пятнадцати милях от Вашингтона, на виргинской стороне Потомака.
Это назначение я получил явно по протекции. Возражал я только в душе, да и то не очень. Хотя я знал, что никогда не смогу с уважением относиться к своей карьере, пока не внесу собственный внушительный вклад в работу управления без помощи отца и крестного, тем не менее я охотно остался в Вашингтоне. Мне хотелось видеть Киттредж. Я надеялся, что она не будет сторониться меня.
Переезд занял у меня всю вторую половину весны, лето и осень. Алан Шепард, наш ответ Юрию Гагарину, стал первым американцем в космосе, и в тот же день, 25 мая, борцы за свободу негров в Миссисипи были избиты и арестованы. Четвертого июня Кеннеди и Хрущев встречались в Вене, и, судя по слухам, Хрущев весьма решительно высказался по поводу залива Свиней. В конце июля конгресс потребовал резкого увеличения военных расходов.
Не могу и описать, насколько я был далек от этих событий. Я просто перечислил их в том порядке, как они происходили, — это дает представление о моей реакции на них. События мелькали, как телеграфные столбы. Я обнаружил, что раны не обязательно должны быть заметными или лично тебе нанесенными, — я приходил в себя после провала в заливе Свиней. Хотя я глубоко переживал это, тем не менее вовсю занимался всеми мелочами перевозки кабинета мистера Даллеса из Туманной низины в Лэнгли. Всю жару я провел в машине Фирмы. На берегу Потомака распускался виргинский лес и деревья давали тень в летний зной.
Вы подъезжаете к цитадели Лэнгли, свернув с шоссе у маленького дорожного знака, на котором стоит УОД (Управление общественных дорог), на узкую двухрядную дорогу; через полмили появляется сторожка, откуда смутно видна водонапорная башня в красно-белую клетку. А за ней — сам Левиафан. Мне Лэнгли казался похожим на огромный, неуклюже построенный пассажирский лайнер. Если же говорить менее метафорично, то Лэнгли — это огромное семиэтажное здание с окнами по первому и седьмому этажам, что создает впечатление верхней и нижней пассажирской палуб. Вокруг — поля, деревья и огромные заасфальтированные площадки для стоянки машин; мы занимаем сто двадцать пять акров и обошлись в сорок шесть миллионов долларов. Ходили слухи — архитектор никогда этого точно не знал, — что в здании довольно скоро будет размещено более десяти тысяч человек. Иной раз, когда моя машина застревала на Парковой дороге имени Джорджа Вашингтона в бесконечной веренице зеленых автобусов, курсировавших между Туманной низиной и Лэнгли, я мог бы поклясться, что эта цифра занижена. Мавзолей, ибо так тоже называли Лэнгли, был затеян Алленом Даллесом, мечтавшим о таком дне, когда все сотрудники ЦРУ смогут работать в одном здании, что резко поднимет их производительность, — а все считали Аллена Даллеса на редкость неделовым человеком. Он бывал одержим сразу несколькими идеями и любил продвигать их все сразу, что мог заметит, всякий, кто видел, какой бедлам царил на его столе, — такие люди всегда мечтают о большей производительности.
И вот мы получили это здание. Были люди, которые говорили, что изнутри Мавзолей напоминает большой концерн с вереницей залов и кабинетов, тянущихся до бесконечности. Там есть интимные уголки и отсеки, где возникает впечатление, что ты попал в банк или в больницу. Входные двери открываются в большой мраморный белый холл с нашей печатью, выложенной на полу: на стене справа — барельеф Аллена Даллеса в профиль, другая — вся в звездах, в память погибших при исполнении служебных обязанностей. Высоко на стене — цитата из Нового Завета от Иоанна, глава 8, строфа 32: «И познает истину, и истина сделает вас свободными». Истина, сказал я себе в один из худших моментов лета, состоит в том, что, стремясь быть свободными, мы построили здание, где ты чувствуешь себя так, будто трудишься на фашистское государство. Я сразу пожалел о крайности сравнения, но слишком было много неприятных моментов, рождавших такие мысли. Когда монументальный труд по перевозке наших архивов — отдел за отделом, направление за направлением, сектор за сектором — был окончен, передвигаться по зданию стало просто невозможно. Всюду стояли охранники, и каждому надо было показывать свой пропуск. На первом этаже, где были широкие коридоры, расположились вспомогательные службы: пункт первой помощи, отдел оформления командировок, отдел кредитов, кафетерии для разных рангов и сейфы для хранения записей; в другом широком коридоре разместились наши клубы: фотоклуб, театральный клуб, клуб велосипедистов, шахматный клуб; есть у нас и магазины — в этом отношении мы были предшественниками торговых центров, которые еще появятся в наглухо закрытых зданиях.
Наверху были бесконечные коридоры, и по мере того как люди переезжали сюда, все острее вставал вопрос о воздушных кондиционерах. Если одной из подспудных причин переезда был запах из очистных сооружений в низине Вашингтона, то здесь, несмотря на тщательно установленное самое современное оборудование, в кабинетах все еще пахло затхлостью. Термостаты не работали, и мы отчаянно потели. Вернее, термостаты-то работали, но, поскольку температуру в каждой комнате можно было регулировать по желанию, регулятор все время крутили то в одну, то в другую сторону, и механизм в результате давал сбои. Тогда администрация выключила термостаты, и у нас установили общий воздушный кондиционер; в результате в одних кабинетах стало слишком жарко, а в других — слишком холодно. Довольно скоро многие молодые офицеры, поднаторевшие в умении вскрывать замки, нашли способ высвободить рычажки регуляторов. В конце концов, у всех у нас был вкус к манипуляциям и контролю. Таким образом, температуру снова можно было регулировать, и вся система снова вышла из строя. Тогда решили подать в суд на проектировщика, но дело до суда не дошло: наше ведомство не готово было представить необходимые данные из боязни раскрыть то, что не подлежало раскрытию.
Довольно скоро нас стали захлестывать волны мер безопасности, некоторые из них поднялись достаточно высоко и больше уже не опадали. В каждом коридоре появилась вооруженная охрана. Ночью у выхода в холлы устанавливали загородки. Многие годы ни один из нас не уходил, не заперев всех бумаг в сейф и не отправив в бумагорезку все ненужные записи; если ты куда-то спешил, то совал мусор в картонные коробки из-под молока в свой личный сейф, чтобы выбросить их потом утром. Слишком серьезное ждало наказание того, кто оставит что-то после себя.
Не знаю, что это дало, кроме дополнительных тягот. Каждый лист бумаги, попадавший тебе в руки, сразу переставал быть просто бумагой, и, когда во внешнем мире ты брал журнал или бумагу для письма, она поражала тебя своей легкостью, так что, когда много лет спустя я прочел «Невыносимую легкость бытия» Кундеры, я тотчас подумал о разнице между секретными бумагами, отягощенными собственным весом, и легкостью обычной бумаги, которую можно скомкать и бросить, не думая ни о чем, кроме того, что тебя могут обвинить в неаккуратности. Конечно, было достаточно всяких циркуляров, которые просто выкидывали. На протяжении июля, августа, сентября и октября 1961 года каждый день поступали бюллетени о ходе строительства нового здания.