Призрак Проститутки
Шрифт:
Наутро после того, как я получил телеграмму от ПУТЕШЕСТВЕННИКА, у меня в квартире раздался телефонный звонок, как раз когда я выходил из дома, чтобы ехать в Лэнгли, и женский голос, заглушённый несколькими слоями носового платка, послышался в моем ухе. Я не был уверен, что узнал женщину — во всяком случае, не сразу: голос звучал так же смазанно, как на медленно вращающейся пластинке. А кроме того, она повесила трубку, прежде чем я окончательно ее узнал.
— Позвоните мне через двенадцать минут по телефону шесть — двадцать три — девять-два-пять-семь. Пожалуйста, повторите.
— Шесть — двадцать три — девять-два-пять-семь. — Хотите верьте — хотите нет, но я увидел оранжевую стену, перед которой стоял зеленый стол с синей лампой. Мужчина в черном пиджаке, зеленых брюках и красных ботинках сидел на коричневом стуле. — Шесть — двадцать три — девять-два-пять-семь, — повторил я.
— Сейчас семь пятьдесят одна. Вы перезвоните мне в восемь ноль три.
— Понял, — сказал я. — Восемь ноль три.
— Чао. — И телефон отключился.
Я не мог этому поверить. Во время тренировок мы мечтали быть готовыми, всегда быть готовыми к неожиданному.
Я засмеялся. Женщина, конечно, была Киттредж — кто же еще. Давно я так не веселился — с тех пор, как на моем столе побывала информация об использовании кустов в Лэнгли.
В двух кварталах от моей квартиры стояла группа телефонов-автоматов, и в две минуты пятьдесят секунд девятого я опустил десятицентовик в один из них. Носовой платок уже больше не заглушал ответивший мне голос.
— Гарри?
— Да.
— Это Киттредж.
К моему ужасу, я ничего не смог из себя выдавить, кроме:
— Да.
— Гарри, вы когда-нибудь слышали о девушке по имени Модена Мэрфи?
— Почему вы об этом спрашиваете? — Но в горле у меня уже пересохло.
— Ох, Гарри, вы же ФИЛД, да?
— Я предпочитаю не отвечать на этот вопрос.
— Я все время знала это. Нравится вам это, Гарри, или нет, но Хью посадил меня на ваше место. И я читаю ваши отчеты.
— Все?
— Все. И вы не знаете последствий.
Прошло ведь года полтора с тех пор, как мы общались, и возобновлять отношения с такого было чертовски неприятно.
— Киттредж, могу я вас увидеть? — спросил я.
— Пока нет.
— Почему?
— Потому что я не хочу встречаться с вами за спиной Хью и, безусловно, не хочу смотреть на вас обоих за ужином en famille[178].
— Как Кристофер?
— Божественный ребенок. Я готова погибнуть ради него.
— Мне б хотелось увидеть его. Как-никак я его крестный.
Она вздохнула.
— Есть у вас почтовый ящик?
— М-м… да, есть.
— Дайте мне его номер. — И как только я дал, добавила: — Думаю, наш деловой уговор снова вступает в силу. Я пришлю вам большое письмо.
— Скоро?
— Я его отправлю завтра. Оно уже составлено у меня в мозгу.
— А как мне с вами связываться?
Выяснилось, что у Киттредж тоже есть почтовый ящик.
— Могу сказать лишь, что вы — чудо.
— Терпение, — сказала она и повесила трубку.
4
20 октября 1961 года
Дорогой мой Гарри!
Хотя я и не знаю, что произошло с вами за последний год, развязка в заливе Свиней наверняка сказалась на вас. Вы настолько связаны со своей работой, что любая беда в управлении, безусловно, воспринимается вами как личная утрата.
Я, конечно, вижу перед собой Херрика Хаббарда образца 1959 года — мы ведь не общались с тех пор. В этой связи я не хочу, чтобы вы мысленно видели меня такой, какой я была после той страшной истории в Парагвае.
Я изменилась, насколько может измениться человек за пару лет, — короче, я совсем не та. Можете себе представить, что за исключением тех дней, когда раз в месяц появляется Хью и четыре раза в неделю приходит хорошая местная женщина из Мэна убраться и присмотреть за Кристофером, я сижу в Крепости уже свыше года совсем одна, работаю над книгой и забочусь о сыне!
Целая зима, проведенная почти в одиночестве в Мэне, похожа, думаю, на то, как если бы ты находился в водолазном колоколе. Там, на дне, ты мобилизуешь последние свои ресурсы, зато, выскочив на поверхность, чувствуешь себя невероятно сильным. Так получилось и со мной. У меня был любопытный год. Я вывела важнейшую психологическую теорию. (Важнейшую для меня. Возможно, полезную в весьма скромных размерах для остальных.) Я не собираюсь сейчас подробно описывать ее вам, скажу лишь, что существуют две проблемы, наименее разрешимые психоанализом: нарциссизм и психопатия. Никто не знает, как их лечить. Последователей Фрейда можно сопоставить в этих вопросах с картографами XIV века, которые оставляли большие пустоты на картах мира.
А вот Альфа и Омега, если допустить их существование, дают возможность к этому подойти. Я не чувствую в себе достаточно сил, чтобы дать вам исчерпывающее представление о моей теории, скажу лишь, что пыталась создать об этом книгу, на что ушли все литературные способности, какие у меня есть. День за днем в течение целого года я трудилась над книгой и обнаружила, что это выше моих сил. В моей личной жизни просто не было такого, что помогло бы подкрепить мой тезис тысячью примерами из повседневности. Я хотела создать magnum opus[179], освещенный обаянием интеллекта, а вынуждена была снова признать, что я всего лишь очередная неглупая девчонка, слишком рано родившая, слишком рано выскочившая замуж, и сижу я на берегу, опустив всего один палец ноги в реку карьеры. В такой позиции Историю не делают.
Примерно в это время (это было около года назад) Хью начал донимать меня, настаивая на возвращении в Вашингтон. До тех пор это было состязание между моей волей и его. Мы оба отчаянно страдали, но не признавались в том, что так жить неудобно. Наконец он сказал: «Я хочу быть человеком женатым. Я всю жизнь пытаюсь бежать от неизбежного. И не хочу под конец осесть в монашеской келье».
Это меня очень тронуло. Вы знаете, он обожал свою мать и даже до десяти лет спал с ней в одной постели. Я думаю, для нее это был способ держать на расстоянии его отца. Потом случилась беда. Хью в одиннадцать лет не только потерял отца, но и вынужден был жить с мыслью, что его мать, возможно, убийца. Он отдалился от нее и юность провел в одиночестве. Вот тогда он занялся скалолазанием. Можете представить себе этого молоденького замкнутого юношу, в одиночестве осуществляющего восхождения в Скалистых горах свободным стилем — тогда даже термина такого не было! Нельзя не поражаться бездонности отчаяния, которое он сдерживал с помощью столь радикального лечения большим риском. Внезапно после стольких лет брака я поняла подлинную сущность мужа и глубоко сострадала ему.