Призрак Проститутки
Шрифт:
Одним жарким днем в августе во все клетушки Лэнгли была положена справка, отпечатанная на особо жесткой бежевой бумаге:
НОВОЕ ЗДАНИЕ. ТУАЛЕТЫ. На переходный период туалетов в Новом здании достаточно, однако когда весь персонал переедет, тут может возникнуть нехватка. Предвидя возможность появления возле уборных длинных очередей, что будет отнимать у сотрудников время и порождать стрессы, настоящая директива разрешает персоналу, который не в состоянии стоять в очереди, пользоваться кустами, окружающими главное здание.
Предупреждение. Несмотря на усилия садовников управления, не все кусты проверены на наличие сумаха и ядовитого плюща, вызывающих чесотку в органах, имеющих слизистую оболочку. Соответственно данный бюллетень снабжен картинками с изображением наиболее распространенного из этих растений — rhus vernix, обычно именуемого ядовитым сумахом или ядовитой свидиной. В приложении растение изображено целиком и в разрезе, что должно способствовать узнаванию и тем самым помочь избежать появления чесотки в указанных местах, которая, однажды появившись, может нанести серьезный урон исследованиям и проектам, требующим сидячей работы в течение продолжительного времени.
Старина Рисово-Бобовый Кейбелл, готовившийся уже отбыть из ведомства, по-видимому, дал волю урагану чувств, возникавших в нем при воспоминании об Эпицентре, и потребовал, чтобы службы безопасности отыскали авторов листка.
Виновниками оказались двое младших офицеров-стажеров, выпускников Гарварда, вместе поступивших в управление, вместе прошедших обучение на Ферме и теперь вместе выставленных за дверь.
На самом верхнем, седьмом, этаже кабинет мистера Даллеса был отделан столь роскошно, насколько позволяли правительственные стандарты. Он был обшит панелями из ореха, застлан толстым ковром, а из огромных, во всю стену, окон открывался вид на холмы, уходящие вдаль, за границы владений ЦРУ. С Потомака наползали туманы. Ранним утром видно было, как туман поднимается с реки.
Секретарша мистера Даллеса, пожилая дама внушительных размеров, взяла за правило кормить птиц, прилетавших в разбитый на крыше дворик. Довольно скоро она поручила трем «гориллам», охранявшим вход в кабинет директора, каждое утро чистить кормушки. Появились и другие ежедневные ритуалы. А сам директор, многие годы добивавшийся строительства Лэнгли, казалось, знал, что недолго будет сидеть в своем кресле.
Подозреваю, что он был не слишком доволен тем, как реализовалась его мечта. Он не переезжал с Е-стрит до тех пор, пока его кабинет не был полностью готов, и даже тогда, в конце лета, стало ясно, что он будет проводить в нем лишь официальные приемы и встречи.
Случалось, он приглашал меня поехать с ним в его лимузине и во время поездки тепло отзывался о моем отце и радовался тому, что они с Мэри снова вместе — а я эту новость в тот момент только что узнал из полученной открытки, — но по большей части наш директор был словно в трауре. На минуту-другую он оживлялся, а потом замыкался в молчании, близком к оцепенению.
Двадцать восьмого сентября он вместе с Джоном Маккоуном отправился в военно-морской колледж в Ньюпорте, и там на выпускной церемонии президент Кеннеди объявил о назначении Маккоуна новым директором ЦРУ. Ховард Хант, работавший в старом здании на Е-стрит над официальным вариантом истории того, что произошло в заливе Свиней, ехал вместе с мистером Даллесом — счастливчик Ховард! — после церемонии в Бостон. Я не удивился, узнав, что они проехали всю дорогу молча. Под конец Даллес, сидевший держа больную ногу на сиденье, заметил:
— Я устал жить sub cauda. — Пристально посмотрел на Ханта и добавил: — Хант, ты латинист. Как ты переведешь sub cauda?
— Видите ли, сэр, — сказал Хант, — не хочу быть невежливым, но мне кажется, тут требуется не буквальный перевод. Я бы сказал, по-английски это должно значить: «под кошкиным хвостом».
— Да, отлично, — сказал Даллес, — но я, видишь ли, имел в виду кошкин зад. — И добавил, не обращаясь ни к кому — ни к Ханту, ни к шоферу, ни даже к самому себе, а как бы к богам, стоящим возле следующей ступеньки: — Президент сказал мне в личной беседе, что, будь он руководителем европейской страны, ему пришлось бы подать в отставку, но в Америке он этого сделать не может, а потому уйти должен я. Все это прекрасно, но ты не считаешь, что в таком случае Роберт Кеннеди тоже должен был бы уйти?
В конце октября, незадолго до того, как Джон Маккоун сел в кресло директора, мистер Даллес полностью перебрался в Лэнгли и недели две ковылял по коридорам, словно раненый буйвол. У меня было такое чувство, что он ненавидел это место, о чем я и написал отцу. Кэл ответил, не щадя выражений.
10 октября 1961 года
Да, сын, я обошел Лэнгли перед отъездом и совершенно с тобой согласен. Иногда я думаю: неужели Аллен не понимает, как важно, чтобы архитектура утверждала человека? Лэнгли внушает мне опасения за наше будущее. Ай-Джи-К-Л было, безусловно, ужасно, и тем не менее можно было полюбить эти разваливающиеся строения и бараки. Аллен не принял в расчет главного: следовало сохранить шарм. В старых помещениях, возможно, полно было уборных, где надо спускать воду, дергая за цепочку, и извилистых коридоров, и потайных местечек, откуда можно попасть в соседний зал, но эти скрипучие дома были по крайней мере нашими. А Лэнгли — это здание для докладных записок и собраний. Технические службы будут занимать все больше и больше места в бюджете, а работа с хорошими агентами отойдет в прошлое. Прощай, камерная музыка! Здравствуй, «Музак» [176]!
Как мог Аллен построить для нас такое? Бедняга ведь столько знает, а как оказалось, не знает ничего.
Теперь у нас Маккоун. Типичный делец. Прижимистый. Маленький. Светловолосый. С голубыми глазами, холодными как лед. Носит очки. Подозреваю, что выдает свою продукцию не кучками, а жижей. (До сих пор письмо было вполне разумное, но я уже знаю: когда отец переходит к экскрементам, всякая благопристойность отбрасывается и начинается маниакальность.)
Как ты понял из моей открытки, мы с Мэри снова вместе. Я полагаю, это не столько любовь, сколько глубоко укоренившаяся привычка. Расстаться с женой после двадцати пяти лет брака так же трудно, как бросить курить или пить. Собственно, это едва ли возможно. Как ты знаешь, я очень люблю старушку — она мой большой белый кит! Я вернулся в Японию, чтобы вытолкнуть этого япошку-бизнесмена из ее жизни, но знаешь, ужас какой: она в этом не признается, хотя я и догадываюсь, что ими владела своеобразная страсть. Я порой не могу отделаться от мысли, как этот чертов япошка, этакая маленькая сволочь, ползал по ней спереди и сзади, оглашая воздух воинственными криками камикадзе. Я начинаю ненавидеть Мэри, когда мне приходят в голову такие мысли.
Чертовски неприятно делиться этим с собственным сыном. Но ты, Рик, единственная на свете душа, которая не станет надо мной смеяться из-за пустяка. Меня тревожит то, что я не в состоянии полностью владеть собой. Пару месяцев назад меня потрясло известие о самоубийстве Хемингуэя. Великий Боже, я же однажды ночью в 1949 году победил его в арм-рестлинге в Сторк-клубе, и я чувствую себя в какой-то крошечной мере ответственным за случившееся, ибо он видел, как вспыхнули мои глаза, а я видел, как погрустнели его глаза.
Так или иначе, смерть Эрнеста — ничего не может быть хуже. Покончить жизнь, сунув дуло ружья себе в рот! Хотелось бы мне думать, что это было не самоубийство. У него, по всей вероятности, был рак, а ты знаешь, какое от этого лекарство. Ни один доктор этого не признает, но мне-то известно. Надо бросать вызов смерти, ночь за ночью. Взгляни на доказательство. Был Хемингуэй — ночи напролет пел песни и веселился со своей женой Мэри. А потом вдруг отправился к себе в комнату и разнес себе череп? Нет. Должно быть, он не одну ночь обдумывал это. Обследовал ничейную землю между жизнью и смертью, места, где собирается туман страха. Я полагаю, этот мужественный человек каждую ночь закрывался у себя в комнате, вставлял дуло ружья в рот и легонько нажимал на спусковой крючок, чтобы уйти на ничейную полосу. Если он сильнее нажмет — он мертв, а так он может выиграть еще немного жизни. Своеобразное лечение от рака. Что до меня, врачи могут отправиться куда подальше, но именно так Эрни бросал вызов смерти, и, по всей вероятности, это удавалось ему не одну ночь. А 2 июля у него хватило храбрости чуть сильнее нажать на спуск. Он ведь уже не способен был на физические усилия: не мог ни кататься на лыжах, ни боксировать, и петушок у него уже свесил головку, и тем не менее он бросал вызов смерти. Надеюсь, что это было так. Втайне я боюсь, что он выдохся и взорвал, себя. Сын, мне не дают покоя эти смерти. Кларк Гейбл, Гэри Купер, Дэш Хэмметт, а теперь Хем. Это влияет на меня. И заставляет еще больше ненавидеть этого сукина сына Джека Кеннеди. Я вовсе не хочу выглядеть пристрастным, но это же факт — нельзя доверять католикам: между Кеннеди и Кастро вполне могли существовать сплетенные в Ватикане узы. Ну вот я и высказался. Кастро в детстве был ведь верующим, ты это знал? Посмотри о нем в ИСТОЧНИКАХ, перепроверь в ЗЛОДЕЯХ. Они с Кеннеди действуют сообща, вот почему Фидель всегда кроет тузом нашего короля.