Призрак Проститутки
Шрифт:
Его сосед выглядел отнюдь не жалким. Под перекрестными струями двух темноволосых дотошных молодых немцев, казалось, поделивших один черный кожаный костюм (потому что на одном была только куртка, а на другом — штаны), лежал обнаженный блондин с голубыми глазами, ртом купидона и ямочкой на подбородке. Кожа у него была такая белая и нежная, что от веревок на щиколотках и запястьях образовались красные полосы. Он смотрел в потолок. И казалось, был далек от людей, писавших на него. У меня возникло впечатление, что он живет здесь, в этом месте, где не существовало понятия об унижении человеческой личности. И в моем помутневшем от вина мозгу возникло что-то похожее на нежную озабоченность, какую я увидел в прощальном взгляде, какой бросила на меня Ингрид. Мне хотелось сорвать этого человека со стола и выпустить на волю, во всяком случае, у меня были такие мысли, пока я не пришел в себя и не осознал, что этот подвал — реальность! И все это происходит не в театре, созданном моим воображением. Тут меня охватила паника и желание удрать. Я почувствовал, что должен, решительно должен сматываться отсюда, и притом немедленно, но, окинув взглядом помещение в поисках Дикса, обнаружил его возле парочки, разделившей черный кожаный костюм; в этот момент самим фактом своего присутствия он заставил их отодвинуться фута на два в сторону, расстегнул «молнию» на ширинке и без сплина, но и без сладострастия послал струю на бедра и ноги блондинчика — в этот момент он походил на священника, которому наскучило служить службу и он уже не сознает, что держит в руках святую воду; присутствие Дикса привело в такое замешательство немцев, что они вообще перестали мочиться, тогда он нагнулся, но так, чтобы ни он сам, ни его одежда не касались блондина, что-то шепнул ему на ухо, затем приложил свое ухо к его губам, а когда ответа не последовало, ибо существо находилось во власти происходящего, Дикс профессионально закатил ему пощечину, одну, другую, затем повторил вопрос и, когда ответа по-прежнему не последовало, произнес:
— В следующий раз я тебя как следует поджарю, Вольфганг.
Он отошел от мальчишки, прошагал, словно лошадь на параде, между луж, дернул большим пальцем, показывая мне на выход, и мы отбыли.
— Чертов мерзавец, накачался наркотиками, — буркнул он, когда мы вышли на воздух. — Ни черта не соображает.
— Ты его знаешь? — спросил я.
— Конечно. Это мой агент.
Какая-то частица меня готова была и дальше расспрашивать, но я заставил ее умолкнуть. У меня было такое чувство, будто я свалился в глубокую яму.
— Я просто глазам своим не мог поверить, — прокаркал я внезапно охрипшим голосом.
Дикс расхохотался. Смех его эхом гудел в маленьком каньоне, отдаваясь от задних стен шестиэтажных домов, стоявших по обе стороны проулка. Мы вышли на улицу, и ветер понес перед нами смех Дикса.
— Черт знает с какими людьми приходится общаться, — громко произнес он, но если я подумал, что это относится к бару в подвале, то следующая его фраза показала, как я ошибался. — Да разве нам победить русских с таким персоналом, как ты и Маккенн?
— Я не наружник, — сказал я.
— А война-то идет как раз на улице.
— Да. В том баре.
— Половина наших агентов извращенцы. Это сочетается с нашей профессией.
— Ты что же, тоже из таких? — отважился я спросить.
— Я их использую, — отрезал он.
Какое-то время мы молчали. И шли дальше. Он первым заговорил, вернувшись к той же теме.
— По-моему, ты не понял меня, Херрик, — сказал он. — Агенты ведут двойную жизнь. И гомосексуалисты ведут двойную жизнь. Эрго… — Это он от меня перенял слово «эрго»? — Агенты часто бывают гомосексуалистами.
— Мне думается, гомосексуалисты составляют небольшую их часть.
— Тебе думается, — издевательски усмехнулся он. — Ты веришь тому, чему хочешь верить.
— В чем ты стремишься меня убедить?
Ни один удар, полученный в боксе на Ферме, не оказывал такого притупляющего действия на мои мозги. Я почувствовал необходимость выпить, но не для того, чтобы расслабиться, а скорее, чтобы вернуть себе ясность мысли. Ум у меня застыл, душа застыла, а внизу живота, наоборот, наблюдалось оживление. Близость секса к испражнениям казалась чем-то чудовищным, словно некий дьявол-монголоид присутствовал при сотворении человека и подсказал такую анатомию. Нос мне забивал запах канализации, стоявший на улицах ночного Берлина.
— В чем ты хочешь меня убедить? — повторил я.
Мне все больше становилось не по себе, словно мы играли в некую игру, когда меняются местами и лучшая моя половина оказалась без места.
Дикс остановился у какой-то двери, вынул ключ и вошел в небольшой жилой дом. Мне не хотелось следовать за ним, но я последовал. Я знал, где мы находимся. Это был один из конспиративных домов К.Г. Харви.
Мы вошли и, взяв по стакану с чистым бурбоном, сели в кресла. Дикс посмотрел на меня и потер лицо. Несколько минут он медленно и тщательно тер его, словно пытаясь угомонить свой нрав.
— Да ведь я с тобой никакого разговора не вел, — сказал он наконец.
— Не вел?
— Как с другом — нет. Просто показал тебе разные свои ипостаси.
Я молчал. И пил. Похоже было, что я снова начал пить. Под влиянием алкоголя мысли мои стали раскручиваться и обратились к существу, именуемому Вольфганг, которого Батлер грозился поджарить. Этот Вольфганг, херувимчик Вольфганг, случайно, не тот Франц? По описанию мистера Харви, тот был стройный брюнет. Но волосы ведь можно выкрасить.
— Разница между тобой и мной, — говорил тем временем Батлер, — в том, что я понимаю особенность нашей профессии. Надо уметь выворачиваться наизнанку.
— Я это знаю, — сказал я.
— Может, и знаешь, но делать не умеешь. Застреваешь где-то посредине. Дырка в заднице слишком узкая.
— Мне кажется, я выпил достаточно и готов ехать домой.
— Дырка в заднице слишком узкая, — повторил Батлер. И расхохотался. Он не раз хохотал в течение вечера, но ни разу смех его не звучал так воинственно. — Одни сплошные психи в этой нашей чертовой Фирме, — продолжал он. — Все мы проходим через детектор лжи. «Ты гомик?» — спрашивают тебя. А я в жизни не встречал гомика, который не сумел бы соврать. Я скажу тебе, что надо завести нашей Фирме. Обряд приобщения. Каждый младший офицер-стажер в день выпуска должен спускать штаны. И чтоб опытный старший чин разработал ему задницу. Что ты на этот счет скажешь?
— Что-то не верится, чтобы сам ты на такое пошел, — сказал я.
— У меня был обряд приобщения. Разве я тебе не рассказывал? Старший брат буравил меня. С десяти до четырнадцати лет. А когда я ему вдарил, больше он ко мне не приставал. Вот это и называется белая падаль, Херрик. А сейчас не думаю, чтобы в Фирме нашелся человек, который вошел бы в меня против моей воли. Ни у кого силы не хватит.
— А если пригрозят оружием?
— Я лучше умру, — сказал он. — А вот подставить свою задницу по доброй воле — это другое дело. Назови это чем-то вроде йоги. Ты имеешь право свободно выбрать себе компаньона. И это подготавливает тебя к улице.
— Возможно, в таком случае я никогда не буду готов выйти на улицу, — сказал я.
— Ты тупица, сноб и сукин сын, — сказал Дикс. — А что, если я разложу тебя на ковре носом вниз и сдеру с тебя твои драгоценные штаны с твоей драгоценной задницы? Думаешь, силенок не хватит?
Это был уже не просто разговор.
— Я думаю, ты достаточно для этого силен, — произнес я еле слышно даже для собственного уха, — но ты не станешь этого делать.
— Почему же?
— Потому что я убью тебя.