Призвание
Шрифт:
— Вы считаете себя членом нашего коллектива?
— Конечно!
— А, вступая в комсомол, в заявлении вы что писали?
Виктор близоруко прищурил глаза и выжидающе смотрел на Щелкунова.
Захар помедлил с ответом.
— Ну… «Хочу быть в авангарде»… — в замешательстве, наконец, ответил он, еще не понимая, к чему задал этот вопрос Виктор, но чувствуя в нем какую-то опасность для себя.
— У меня вопросов больше нет, — заявил Долгополов и сел, как ни в чем не бывало.
Борис Петрович и Сергей Иванович, переглянувшись, незаметно улыбнулись.
— А я убежден, — сердито сверкая глазами, всем телом подался в сторону Щелкунова Костя, — что он политический обыватель! Считает, что Устав не для него писан… Его надо из учкома вывести и написать об этом в «Комсомольскую правду»!
«Сколько же усилий ты нам стоил, и как хорошо, что они оправдались», — думал Борис Петрович о Косте, слушая его.
В шестом классе необузданная энергия Рамкова приносила много огорчений учителям. То Костя оказывался на чердаке школы и напарывался там на гвоздь, то в перемену устраивал матч-бокс. Его видели почти в одно и то же время в нескольких местах и еще журили, в одном конце школы, как он уже проказил в другом. Химик Багаров (есть такие на словах кровожадные, а на поверку очень добрые люди) требовал от Бориса Петровича:
— Рамкова надо немедленно убрать из школы. Это смертоносный яд!
Но тот же Багаров защищал Рамкова на педсовете, когда его хотели исключить на месяц:
— Ручаюсь, что из него выйдет хороший человек!
В комнату вошел Яков Яковлевич. Члены комитета вежливо привстали и снова сели, продолжая работу.
— Всего полгода прошло, как человека приняли в комсомол, — жестко сказал Богатырьков. — А он уже забыл о своем долге, уже успел побывать на комитете. Да и с учебой у тебя не ахти как хорошо, — вчера тройку получил. Кто тебе давал рекомендации? — сурово посмотрел он на Захара.
— Папа, — упавшим голосом ответил тот.
— Очевидно, кому-нибудь из членов комитета надо будет поговорить с коммунистом Щелкуновым. Он поторопился дать рекомендацию своему сыну.
Захар стал еще бледнее.
— Разрешите присесть… Мне нездоровится, — сказал он голосом глубоко несчастного человека. И, сев на стул, горестно опустил голову.
«Надо будет посоветовать школьному комитету от вступающего в комсомол требовать отзыва родителей», — подумал Волин.
— Дело ясно… Рекомендовать собранию вывести Щелкунова из состава учкома и избрать другого, — неумолимо настаивал Костя. — Комсомол — боевая организация, отлынивающие от работы и мямли нам не нужны!
Захар поднялся, прерывающимся голосом сказал:
— Если можете… оставьте… в учкоме…
Богатырьков мельком посмотрел вопросительно на Бориса Петровича.
— Я считаю, товарищи члены комитета, — пригладив усы, спокойно сказал Волин, — что Щелкунов сделает необходимые выводы из сегодняшнего разговора и советую пока оставить его в учкоме.
Теперь понимающе переглянулись Богатырьков и Долгополов. Рамков покусывал губу. Достаточно было посмотреть на его лицо, чтобы понять, какая напряженная внутренняя борьба происходила сейчас в нем.
— Хорошо, оставим, — с трудом произнес он, — но выговор за безответственность запишем!
С этим согласились. Щелкунов выслушал решение, неуклюже сунул подмышку портфель и понуро пошел из кабинета. Закрывая за собой дверь, он обернулся к членам комитета:
— До свиданья!
Костя, строгий и хмурый, кивнул ему головой.
— Теперь, товарищи, мы разберем вопрос о работе комсомольцев девятого класса с пионерами Серафимы Михайловны, — объявил Богатырьков. — Доложит нам об этом Виктор Долгополов.
Виктор говорил неторопливо, обстоятельно, и его тихий голос звучал с особой убедительностью.
— Вот взять, например, Плотникова, — Виктор поглядел на Толю. — Как ты учишься?
Толя втиснулся в угол дивана.
— Ничего! — приглушенно ответил он оттуда.
— Видите, какая установочка? — казалось, обращаясь только к членам комитета, спросил Долгополов. — Четверок и пятерок у него почти нет, а он нам говорит «ничего!»
Плотников забился еще глубже.
— Ты от нас не спрячешься, — дружелюбно усмехнулся Богатырьков и подумал: «Неужели и Глебку моего через несколько лет будут так спрашивать?»
— Дай-ка свой дневник, — уже строже потребовал он от Плотникова.
Толя порылся в сумке, встал и, не смея поднять глаз, подал дневник. Он пошел по рукам членов комитета, и пока они внимательно перелистывали дневник, Толя продолжал стоять, виновато понурясь.
— Почему у тебя мало хороших оценок? — допытывался Леонид. — Вот смотри: тройка, и еще тройка…
— Да ты смелей отвечай, — вставил свое слово и Яков Яковлевич, — ишь, какой здесь ягненочек… Вы бы на него поглядели, товарищи члены комитета, во время перемен!
— Видели, как не видеть? — откликнулся Богатырьков.
— Пусть ответит, почему у него мало четверок и пятерок? — настаивал Виктор Долгополов.
Плотникову стыдно было и перед ребятами старших классов, и перед Серафимой Михайловной, и перед директором, который посматривал на него, как казалось Толе, осуждающе.
— Безответственность!.. — наконец выдавил он из себя слово, только что услышанное здесь, и сейчас же мысленно ужаснулся: ведь именно за это дали выговор Захару.
— Кто же позволил тебе быть безответственным? — строго спросил Костя Рамков, но совсем не таким голосом, каким он разговаривал со Щелкуновым.
— Ты помни о чести нашей школы… — сурово сказал Леонид, стараясь не глядеть на Плотникова.
У Толи был такой несчастный, пришибленный вид, он чувствовал себя таким страшным преступником, что без улыбки на него нельзя было смотреть.