Призвание
Шрифт:
— Ты бы его постыдил, а потом все же конфетку дал, — посоветовал отец. — А бабушке ты сегодня помогал?
— А как же! — воскликнул Василек, — тарелки вытирал, Тиграна кормил.
Тиграном называли черного котенка с зелеными глазами.
— Из пшена сор выбирал, — напомнила бабушка.
— Горсть выбрал! — вытянул перед собой полураскрытую ладонь Василек.
— Помощник ты мой! — ласково похвалил Сергей Иванович.
Перед сном Василек всегда просил отца рассказать сказку, но сегодня, когда Сергей Иванович присел на край его кровати, мальчик тихо спросил:
— У нас мамы больше никогда не будет?
Сергей Иванович ответил не сразу:
— Не знаю, сыночек.
— Я б ее, знаешь, как любил!
Отец в темноте погладил мальчика.
— Ты слышал, к нам в город зверинец приехал? В воскресенье мы с тобой и отправимся, — с напускным оживлением сообщил он.
— Ура-а! — вскочил с постели Василек и шумно, радостно запрыгал.
— Кто там шумит? — раздался из соседней комнаты строгий голос бабушки.
— Тише, — прошептал Сергей Иванович, — а то попадет нам с тобой, ложись, ложись… Чем скорее заснешь, тем скорее наступит завтра.
— Я сейчас, папуня…
Отец укрыл сына, зажег лампу над своей кроватью, приставил к кроватке Василька стул так, чтобы его спинка отбрасывала тень на подушку мальчика, и, достав «Педагогическую поэму», лег почитать перед сном.
Книгу эту он мог перечитывать бесконечно, и каждый раз находил в ней новое и новое. Его особенно привлекали в Макаренко отвращение к самоуспокоенности, неистребимый оптимизм очень честного человека. «Как жаль, что Антон Семенович так рано умер, не успел осуществить многие свои замыслы!»
Сергей Иванович прочитал несколько страниц «Поэмы» и задумался:
«Что сделал я сегодня? Очень мало. Не успел пойти на урок к Серафиме Михайловне… не так, как следовало бы, говорил с матерью Бориса».
Он был недоволен собой. Намечал прочитать книгу воспоминаний Репина, но она лежит нераскрытой на столе…
— Надо списаться с заочной аспирантурой и сдавать кандидатский минимум… Пора.
Сергей Иванович закинул руки за голову — хорошо было вот так остаться наедине со своими самыми сокровенными мыслями.
«Люди любят по-разному: одни — восторженно, порывисто, громко высказывая свои чувства, другие — сдержанно, про себя, глубоко и навсегда… Наверное, так и в чувстве к Родине…
Всем, что есть во мне, я обязан ей. Она воспитала меня, сделала народным учителем. Но мне хочется не столько говорить о своей любви к Родине, сколько делать полезным для нее каждый свой поступок. От моей, именно и от моей работы тоже зависит приближение коммунизма… Он придет тем скорее, чем лучше я подготовлю урок, чем взыскательнее и справедливее буду к себе и к детям, чем более щедро отдам свои силы им».
И, как всегда, когда Кремлев думал о Родине, возникал образ того, кто вел в бой, помогал в беде, ободрял в радости. Он был самым великим и самым лучшим, настоящим и будущим, совестью и верой.
…Мирно спал Василек. Ветки дерева постукивали в оконное стекло, в углу потрескивал сверчок.
ГЛАВА XIX
Открытое партийное собрание назначено было на семь часов вечера.
Когда Кремлев вошел в учительскую, там уже сидели Серафима Михайловна, географ Петр Васильевич, Рудина и Волин. На Борисе Петровиче был его лучший костюм, ордена Ленина и Отечественной войны на груди, «парадный мундир», как называли его учителя.
— Добрый вечер, — приветливо сказал Сергей Иванович, обращаясь ко всем и, усевшись у стола, начал отмечать приходящих на собрание, временами незаметно поглядывая на Рудину. Она была в том же скромном синем платье, в котором он увидел ее впервые в кабинете директора, и оживленно рассказывала что-то Серафиме Михайловне, доверчиво заглядывая ей в глаза.
«Какое у нее открытое лицо», — невольно подумал Кремлев об Анне Васильевне.
Рудина почувствовала на себе взгляд Сергея Ивановича, посмотрела краешком глаза в его сторону и повернулась так, что теперь он видел только венчик золотистых кос на ее затылке.
Ровно в семь собрание началось, Председателем избрали Бориса Петровича.
Сергей Иванович особенно любил собрания, подобные этому. Они как-то приподнимали, освещали труд новым, сильным светом; яснее ощущалась слитность коллектива, общее стремление найти самые лучшие приемы работы, добиться того, чтобы «наша школа», именно «наша школа», стала передовой.
Здесь особенно хорошо можно было сравнить свою работу работой товарищей, предъявить им счет, произвести переоценку ценностей, а плоды собственных усилий увидеть со стороны.
Яков Яковлевич неторопливо надел очки и подошел к небольшой кафедре, рядом со столом президиума.
— Мне, товарищи, партийная организация поручила сделать доклад о самокритичности в нашей работе…
Говоря, Яков Яковлевич имел привычку часто снимать и надевать очки или, повесив их одной дужкой на левое ухо, правую дужку сосредоточенно покусывать, ища необходимое слово.
— Увы, у нас есть еще учителя, считающие, что превыше всего — завоевать любовь учащихся, но безвольно опускающие руки при первых же неудачах…
Анна Васильевна мучительно покраснела и опустила голову: она приняла эти слова на свой счет и уверена была, что все присутствующие посмотрели на нее, хотя, в действительности, все внимательно слушали завуча.
Волин, заметив смятение Рудиной, подумал; «Надо ответить на письмо из пединститута». Оттуда справлялись, как работает их воспитанница Рудина?
— Я имею в виду Капитолину Игнатьевну, — продолжал завуч и осуждающе поглядел на «француженку». Она начала старательно прятать ноги под стул. — Я и Борис Петрович были у Капитолины Игнатьевны на шести уроках подряд, чтобы лучше ознакомиться с ее работой, и должен сказать: Капитолина Игнатьевна недостаточно требовательна, иногда незаслуженно ставит высокие баллы. Мы думаем — не злонамеренно, а скорее непродуманно… Капитолина Игнатьевна легко обижается даже тогда, когда замечания товарищей справедливы. Видите ли, она считает, что ее назначение — уроки давать, а завуч и директор должны «обеспечивать ей порядок», и поэтому Капитолина Игнатьевна то и дело пачками присылает ко мне нарушителей. Под этим бременем я раньше времени зачахну! — воскликнул он, и все улыбнулись, потому что скуластое жизнерадостное лицо Якова Яковлевича не подтверждало такого мрачного предположения.