Призвание
Шрифт:
Мы следующего урока едва дождались. И надо ж так случиться, — он ее вызывает! Болдина ничегошеньки не знает, но смотрит на молоденького учителя и тает, тает… А он покраснел, даже капельки пота на лбу выступили, и… единицу Зиночке поставил. Да такую жирную, с подставкой! У нас от сердца отлегло, у всех сияющие лица, а Виктор Федорович строго посмотрел на класс и говорит (Анна Васильевна придала лицу строгое выражение, откашлялась и сказала баском): «Поражен — чему вы радуетесь? Печалиться надо, что ваш товарищ не ответил».
Сергей
— Мы почти все, начиная работу в школе, немного важничаем, стараемся этим прикрыть неуверенность… — живо сказал он. — Учась на третьем курсе института, я вечерами преподавал в заводской школе взрослых, в десятом классе. Ученики у меня были люди солидные, почти каждый вдвое старше меня: мастера цехов, знатные стахановцы. Вот рассказываю им о XVI съезде партии. Спрашиваю: «Вопросы есть?» — Поднимается рука. — «Товарищ преподаватель, — деликатно говорит рабочий, вставая, — я на этом съезде делегатом был… он немного иначе проходил, чем вы рассказывали». — Думаете, я растерялся? Нисколько! «Вот хорошо! — бодро подхватил я, — участник XVI съезда партии расскажет нам сейчас подробно»…
Готовился я к урокам тщательно, давал их с увлечением, но вроде вашего Виктора Федоровича — много ораторствовал, и завуч школы однажды сказал мне мягко: «Эдак, Сергей Иванович, вас надолго нехватит, — горло беречь надо и силы экономить». Да куда там!.. И апломб, конечно, был. Этот апломб меня иногда в смешное положение ставил. Захожу однажды в класс, конечно, стремительно, конечно, с нахмуренными бровями. Решительно раскрываю журнал. Но, чтобы продемонстрировать память, не смотрю в него. «Отвечать пойдет, — пробегаю суровым взглядом по рядам притихших учеников, паузу затягиваю так, что всем становится не по себе, — Крикунов!..». Никто не поднимается. Я снова: «Отвечать пойдет Крикунов!» — Опять все сидят. Что за безобразие! Я подхожу к парте ученика — бородатого пожилого мужчины, возмущенно отчеканиваю: «Я вас вызываю, товарищ Крикунов!» Он, озираясь, поднимается, виновато поясняет: «Так, товарищ преподаватель, я же Оралов». Вот ведь какие истории бывают!
Эти смешные случаи, неожиданно всплывшие сейчас в памяти, несмотря на всю их незначительность и наивность, как-то сближали Рудину и Кремлева и неизбежно, — потому что это было самым главным и дорогим для них, — они заговорили о своей школе.
— Вы — знаете, какие чудесные превращения происходят о Балашовым? — спросил Сергей Иванович.
После своего посещения семьи Бориса он делился впечатлениями с Рудиной, и поэтому она сейчас с интересом переспросила:
— Неужто!
— Ну, может быть, только начало их. Вчера он мне говорит в своем обычном ироническом стиле: «Что вы наделали с моими славными предками! Они абсолютно вышли из повиновения… И, если сказать правду, — это даже приятно мне. Появились эдакие стальные нотки в домашнем воспитании… У отца, конечно».
Анна
— Наконец-то! А знаете, Балашов пишет стихи. Я видела их на обложке его тетради.
И вдруг неожиданно спросила:
— Сергей Иванович, а вы когда-нибудь стихи писали?
Задала вопрос и смутилась: «Что это я?»
Но Сергей Иванович был сегодня таким простым, как-то так, совсем по-новому, открылся, перед нею, что Анне Васильевне захотелось продлить эту задушевность.
«И сейчас пишу», — хотел было признаться Кремлев, но ответил уклончиво:
— Это как корь… почти неизбежно…
Через несколько минут Анна Васильевна поднялась.
— Пора идти! — с сожалением сказала она и посмотрела на Сергея Ивановича, словно извиняясь. Кремлев тоже встал.
Они подошли к трамвайной остановке…
— Вы бы как-нибудь заглянули к нам в гости, — дружески предложил он и, спокойным голосом, будто отсекая что-то, добавил: — С сыном моим познакомитесь — серьезный товарищ… в детский сад ходит.
— Спасибо, — только успела ответить Анна Васильевна. Подошел трамвай.
— До свиданья! — Она помахала рукой.
Сергей Иванович ответил ей и долго еще глядел вслед убегающим синим огонькам.
В трамвае было пусто, он мчался быстро, вздрагивая на стыках, устало звеня.
Анна Васильевна осталась на площадке; мелькали огни магазинов, площади и скверы. Обрывки мыслей, как вспышки, то появлялись, то исчезали. «Завтра начинаю интересную тему… У Сергея Ивановича сын… Глупая, глупая…».
ГЛАВА XXI
После звонка Сергей Иванович на минуту задержал девятиклассников.
— Завтра, товарищи, контрольная по математике, надеюсь, вы подготовитесь как следует, — он посмотрел испытующе.
— Постараемся…
— Не посрамим земли!
— Все будет в порядке… — раздалось несколько голосов.
— Сема с Балашовым позанимается… — предложил Костя.
— Спасибо… — самолюбиво отказался Борис. — Я сам!
— А я прошу помочь мне, — поднялся Дружков и виновато поглядел на товарищей.
— Да, пожалуйста, — с готовностью воскликнул Сема Янович.
Кремлев отпустил класс.
— Сергей Иванович, — подошел к нему в коридоре Богатырьков, — плакаты для агитпункта мы нарисовали. — Леонид развернул два листа.
— Хорошо, — внимательно разглядывая плакаты, похвалил Сергей Иванович и подумал о Леониде: «На этого парня всегда можно положиться».
— Зайдемте ко мне, — попросил он.
Миновав фотолабораторию и спортивный зал, они задержались у большого листа бумаги с надписью: «Конкурс на лучшего чтеца стихотворений Маяковского».
— Учком вывесил, — пояснил Богатырьков с ноткой гордости.
— Вы на комитет думаете Щелкунова вызывать? — спросил учитель, продолжая путь.