Призвание
Шрифт:
Разговор в школе оказался мучительным. Леонид Михайлович не мог и уйти от него: рядом сидели друзья, и не мог оправдаться — разве оправдание то, что он сказал им:
— Семья была где-то далеко… да и увижу ли ее? А здесь очень хороший человек, ставший близким. Ей было сказано так много сердечных слов, что и от них отступить — большая подлость.
Тогда Волин сказал:
— Нельзя, Леонид Михайлович, строить счастье, разломав три жизни… Такой поступок ставит человека вне партии.
Леонид Михайлович посмотрел Волину прямо в глаза:
— Вы правы… нельзя, — ответил он.
Он не сказал при этом, что точно такую фразу недавно услышал от Нины, что только вчера, обняв его, когда он уходил на работу, она с тоской сказала:
— Не будет у нас с тобой, Леня, счастья… Крадем мы его. Мечтала я о нем по-бабьи, а не подумала обо всем как следует. Только о себе мы думали…
Он хотел ее успокоить, но сразу не нашел нужных слов и молчал. Не мог признаться ей, хорошей: «Нет не только счастья, нет и радости». Все чаще приходилось ему насильно заставлять себя не думать о детях, не идти к ним. Игоря стал любить еще сильнее, но боялся натолкнуться на детски-жестокую непримиримую правдивость. И Петушок тянул к себе. Вырастет, скажет: «Что же ты за отец… Изуродовал наши жизни»…
Выплыли на мгновенье лицо Игоря, красивое и строгое лицо жены Людмилы Павловны… «И перед тобой кругом виноват. Прости, если можешь».
ГЛАВА XVII
Сергей Иванович проснулся, когда едва забрезжило. Включил настольную лампу, — свет ее не потревожил спящего сына, и, выдвинув коврик на середину комнаты, начал бесшумно делать утреннюю зарядку.
Обмывшись холодной водой и докрасна растерев тело мохнатым полотенцем, Кремлев оделся и подсел к столу.
Сегодня у него были уроки древней истории в пятом классе и истории СССР — в восьмом.
Древнюю историю Сергей Иванович преподавал впервые, и ему приходилось «поднимать целину». В таких случаях он обычно разрабатывал всю тему. На отдельные листки записывал факты, выводы, ссылки на документы, и складывал все это в одну папку. В нее же трудолюбиво сносил потом выписки из журналов и книг, вырезки из газет, рисунки и карты. Это было увлекательное и непрерывное обогащение.
Пожалуй, ни в какой другой профессии нет такой требовательной обязанности ежедневно готовиться дома к рабочему дню, как у школьного учителя. Это становится необходимой частью его труда, условием успеха, заставляет его до глубокой старости, до последнего урока в жизни, обучая других, учиться самому.
Пятилетний сын Василек зашевелился в постели. Сергей Иванович подошел к нему. Нет, спит так, положа на подушку руку, словно что-то ловит ладошкой. Кремлев, опять подсев к столу, продолжал обдумывать урок.
Важно было показать Москву объединительницей Руси.
Сергей Иванович долго смотрел на небольшой портрет Дмитрия Донского — благородное лицо обрамлено густой бородой, из-под шлема смело глядят умные глаза. Хотелось ясно представить характер Дмитрия, то отдаленное время, в которое он жил, почувствовать «цвет и запах» эпохи.
«Да, не забыть рассказать, как приняли весть о разгроме „непобедимых“ татар европейские страны!»
Кремлев почти закончил подготовку урока, когда вспомнил, что не прочел отрывок из летописи. Мелькнула мысль: «Не обязательно все перечитывать». Но сейчас же сердито подумал: «Зазнаваться начинаешь… уповаешь на прошлые знания».
Он внимательно прочитал летопись и успокоился. Теперь явится в класс во всеоружии. Каждый урок надо готовить так, словно ты уверен, что на него придет инспектор.
Да он и действительно, будет, этот инспектор — твоя совесть учителя. Что может огорчить больше, чем неудача на уроке? И разве не портится у тебя настроение на весь день, если урок прошел не так, как хотелось?
Сергей Иванович заглянул в блокнот — какие сегодня дела? Райком партии поручил сделать в заводском клубе доклад: «Семья и школа» — это уже подготовил, только просмотреть тезисы и подчеркнуть главные мысли. Затем…
— Папуня, — раздался голос проснувшегося Василька.
Сергей Иванович подошел к сыну, взял на руки. Ребенок прижался к отцу теплым телом, от него исходил особый запах парного молока.
— Ой, ты колючий, — тихо, счастливо засмеялся мальчик, — ты сегодня скоро придешь?
Пока бабушка, Наталья Николаевна, одевала Василька, Сергей Иванович побрился, и они вместе сели завтракать. Потом бабушка повела мальчика в детский сад, а Сергей Иванович еще остался хозяйничать дома. Он смазал швейную машину, туже натянул сетку на кроватке сына и в десятом часу вышел из дома.
Надо было зайти до уроков в шестнадцатую школу, взять на время альбом исторических картин. В обеих руках Кремлев нес книги. Он никогда не ленился прихватить в школу самый увесистый том, если в нем была хотя бы маленькая иллюстрация к уроку.
Проходя мимо киоска с фруктами, Сергей Иванович невольно остановился. В окошечке киоска, на небольшом листе бумаги, было крупно написано:
«Срочно требуется „Книга для родителей“ товарища Макаренко. За ценой не постою».
Сергей Иванович с любопытством заглянул в окошечко. За прилавком стоял в белом переднике старик без фуражки. Сквозь редкие седые волосы на его голове просвечивала розовая кожа, внимательные глаза выжидательно смотрели на Кремлева.
— Скажите, пожалуйста, — обратился к старику Сергей Иванович, — почему вам так срочно понадобилась эта книга? — он глазами показал на объявление.
Старик обрадованно распахнул форточку и выглянул.
— Внучку воспитывать, — общительно объяснил он, — дочка моя плохо ее воспитывает. Чуть что — девочка на пол и верещит, прямо в ушах звенит. Ну, мама и делает все, что Галочка захочет. Так я своей дочери книгу эту хочу купить. — Он просительно посмотрел на Кремлева. — Вы мне не поможете, товарищ? Знаете, это такая замечательная книга!