Призвание

Изюмский Борис Васильевич

— Понимаешь, Борь, хотел посмотреть, но мне говорят — нельзя, — объяснил он, ища поддержки.

— И правильно, — отказал в сочувствии Балашов. — Ты свои фокусы бросил?

— Бросил! Меня сам Борис Петрович хвалил!

Плотников восхищенно щёлкнул языком, звук при этом получился такой, будто откупорили бутылку.

— Прогресс, прогресс, — недоверчиво усмехнулся Балашов.

— Не веришь? Честное пионерское под салютом, — Плотников для большей убедительности даже приподнялся на цыпочках и надвинул шапку на лоб. Физиономия его так подкупайте

засияла, что Борис с мягкой снисходительностью похлопал его по плечу. — Нет, почему же, юный друг, верю. Покажи мне свои отметки, и я скажу тебе, кто ты.

Борису, привыкшему дома к тому, что все внимание родителей сосредоточивалось на нем, их единственном сыне, было теперь даже приятно заботиться о Плотникове. Естественное стремление как-то удовлетворить братские чувства, нашло выход, и Борис сначала снисходительно принимал от Плотникова его преклонение, а потом и сам искренне привязался к Толе.

— Борь, у некоторых людей сложились ложные предоставление обо мне.

— Надо говорить — представления. А именно?

— Они, например, по некоторым отрывочным случаям заключили, будто я к людям отношусь с высокой колокольни!

— О боги! Ну и язычок ты усвоил. Но кто эти «некоторые люди», эти «они»?

— Француженка!

— Наконец-то выяснилось!

— На французском я баловался… немножко… Капитолина спрашивает — почему? Я говорю: мне скучно. А люди по этому случаю рассудили, что я к ним отношусь свысока.

— О человеческая несправедливость!

— Да! А потом Женька Тешев у меня линейку взял.

— Это на французском-то?

— Да на французском же! Взял и сидит, как святой, мол, «я не я и корова не моя», а я его щелкнул, а Женька назвал меня мелким собственником.

— Ну вот что, друг, — остановил Плотникова Борис, — ты, конечно, не мелкий собственник, это для меня совершенно ясно, но я жду от тебя прежде всего пятерок. Тебе ж говорили на комитете: ты должен стать первым помощником Серафимы Михайловны.

— Это я могу! Это я могу! — воскликнул Толя. — Меня уже выдвинули в отряде барабанщиком! — Он взглянул на друга с торжеством.

— Ого, ответственность!

— Борь, ты обещал, если все будет в порядке, научить делать фигуры на коньках, — скороговоркой напомнил Плотников и просительно посмотрел снизу вверх: — Нет, ты скажи, скажи — обещал?

— Запомни, парень, — торжественно произнес Борис, — Балашов никогда в жизни не нарушал своего слова. Скажу больше: я и Сергей Иванович организуем отряд лыжников, можешь рассчитывать. Ясно? А теперь — айда домой! — дружески подтолкнул он Плотникова.

— Ты туда? — с завистью кивнул на окна школьного зала Толя.

— Туда, — решительно сказал Балашов и направился к двери.

* * *

Родители, придя в школу, прежде всего начинали разыскивать Анну Васильевну. Постороннему человеку странным показалось бы, что к этой девушке, почти девочке, то и дело подходили отцы, бабушки, и матери, о чем-то доверительно советовались, что-то рассказывали.

Борис

Петрович старался держаться в стороне. Ему хотелось, чтобы Анна Васильевна чувствовала себя полной хозяйкой вечера, поэтому он ушел в учительскую со своим старым знакомым мастером Федюшкиным.

— С дисциплиной-то, Борис Петрович, еще не все ладно у нас в школе, — говорил мастер, сидя в кресле против Волина и раскуривая трубку. — Вчера иду по улице, гляжу — мальчата, один с царапиной через всю щеку… — «Плотников», — догадался Борис Петрович. — На деньги играют. Ну, пристыдил. В чем тут дело, Борис Петрович? В чем корень? — Мастер приподнял густые мохнатые брови, вопрошающе посмотрел на Волина.

— Я думаю, Терентий Петрович, — вместе с креслом пододвинулся Волин к собеседнику, — мы еще недостаточно занимаем в школе детей интересными делами. Я до войны в «Артеке» был, в гостях. Две тысячи пятьсот пионеров отдыхало там тогда, и ни одного «чрезвычайного происшествия» — мечта учителя! А почему? Да потому, что сидит мальчонка в фотолаборатории, или управляет моторной лодкой, или лобзиком что-то выпиливает. Здесь же и воспитатель-инструктор… Какой же смысл на деньги играть или хулиганить, когда есть дела интереснее? Значит, все зависит от организованности детей, от коллектива воспитателей. Мы, Терентий Петрович, к воспитателям и вас, родителей, конечно, причисляем.

— А куда же нас денешь? — с достоинством соглашается мастер. — Мы недавно на партийном собрании потребовали от одного папаши, — вы его знаете — диспетчера Афанасьева, — чтобы он вместо амурных дел сыном занялся… Повлияло, кажется…

«Повлияло?» — едва не вырвалось у Бориса Петровича, но он сдержался. «Рассказать о нашем разговоре с Леонидом Михайловичем? Нет, не надо!» — решил он.

— Я так понимаю, Борис Петрович, вот, скажем, пионеры: в барабан бить, в горн трубить — дело хорошее, но главное для них: опять же — высокая успеваемость, а мой Димка несколько троек имеет…

— Парень-то он хороший, — сказал Волин, и перед ним на мгновенье возник белобрысый Дима, — только горяч, своеволен… А с учебой — комсомольцы примутся за него, да он сам поднажмет, гляди, и все выправится.

— Ласки ему нехватает, — сокрушенно сказал Федюшкин. — Родители то в экспедициях, то на зимовках, а я тоже человек занятой, суровый, вот он и ершится… Гляжу я, Борис Петрович, есть у нас еще такие семейства, что не поймешь: не то это ресторан, не то читальный зал… Или база туристская…

— Вот именно!.. Терентий Петрович, — Волин кончиками пальцев слегка прикоснулся к колену собеседника, — а не взялись бы вы, ну, разок в десять дней — на большее я не замахиваюсь — кружок у нас слесарный вести?

Мастер помедлил с ответом, что-то прикидывая в уме. Хитрил: не хотел сказать, что об этом же его недавно просили и Богатырьков с Яковом Яковлевичем.

— Инструменты у нас есть, — продолжал директор, — Прошу вас, как нашего активиста… Знаю — заняты вы очень, но — надо!