Призвание
Шрифт:
Но Анна Васильевна так заразительно смеялась, с такой бесхитростной старательностью рисовала плюющего верблюда, что неприязнь к ней у Натальи Николаевны стала рассеиваться, и когда Анна Васильевна начала прощаться, она даже огорчилась, что гостья так быстро уходит.
— Да вы посидите еще… Сергей Иванович вот-вот придет.
— Нет, уже поздно, — с сожалением посмотрела на часы Анна Васильевна, — мне пора… Я очень рада, что познакомилась с Васильком, — она почувствовала, что сказала как-то не так, смутилась и чистосердечно добавила: — и с вами.
Сергей Иванович, сделав доклад, на концерт не остался. Не терпелось увидеть сына. Утром он купил ему книгу сказок с красочными иллюстрациями, хотел скорее порадовать Василька. Хорошо, если Наталья Николаевна еще не уложила его спать.
По дороге домой Кремлев невольно возвращался мыслями к школе, к своему классу. «Четверть закончили неплохо, тон задают комсомольцы… Чувство ответственности за честь и дела всей школы уже появилось, но его надо развивать, сделать прочным.
Взять того же Балашова. Два дня тому назад он у Анны Васильевны получил пятерку за сочинение. Прочитал всю дополнительную литературу, цитировал Ленина… Анна Васильевна даже похвалила Бориса. Правда, он, чертушка, отвесил при этом церемонный поклон и разгневал ее снова, но главное в том, что Борис честно потрудился… И дома ему вменено в обязанность колоть дрова, починять мебель, электропроводку. Он иронически называет это „использованием внутренних стратегических ресурсов“, но делает все охотно.
Надо, чтобы Борис держал ответ и за Пронина и за Плотникова… Интересно, как прошел сегодня спектакль? Анне Васильевне, наверно, изрядно досталось».
В те редкие минуты, когда Сергей Иванович разрешал себе думать о Рудиной, он честно признавался самому себе: «От всего сердца хочу я ей самого лучшего и большого, что может дать жизнь такой хорошей, как она». В чувствах своих к Анне Васильевне он замечал что-то, похожее на отношение взрослого к девочке, которую хочется бережно оградить от грубости, никому не дать в обиду, самому оставаясь при этом в стороне.
Сергей Иванович негромко позвонил в свою квартиру. Входя, тихо спросил у Натальи Николаевны:
— Спит?
Она так же тихо ответила:
— Спит.
Он разделся и осторожно ступая, прошел в комнату.
Василек вдруг вскочил с кровати и обнял его. В длинной белой рубашке, с взлохмаченной головой, он был сейчас особенно дорог Сергею Ивановичу.
— Папуня, а к нам тетя Аня приходила! — изумил его неожиданным сообщением Василек.
— Какая?
— Да твоя…
Сергей Иванович так обрадовался, услышав это, что забыл даже пожурить сына за то, что он не спит.
— Давно? — шопотом спросил Кремлев.
— Недавно. Она — хорошая! — убежденно сказал Василек.
Сергей Иванович нахмурился.
— Верно, славная, — скупо подтвердила Наталья Николаевна, стоя в дверях комнаты, и притворно-сердито погрозила внуку:
— Если ты немедленно не уснешь, я тебя на демонстрацию не возьму, так и знай.
— Я сейчас, сейчас, только папуню поцелую, — заторопился Василек, Он обвил шею отца теплыми руками, прижался щекой к его щеке.
— Теперь сразу усну, — уверенно сказал он и деловито укрылся одеялом.
«Отдам ему сказки утром», — решил отец.
ГЛАВА XXV
В актовом зале гул от голосов — собрались ученики первых семи классов. Впереди, поближе к сцене, малыши жмутся к учителям; в задних рядах — те, кто постарше.
Вадим Николаевич шутливо говорит Капитолине Игнатьевне:
— Обратите внимание: наш ответственный редактор заточил карандаш, значит, сейчас начнем…
И правда, Балашов, сидя во втором ряду, приготовился записывать. Из нагрудного кармана его пиджака выглядывают несколько запасных карандашей, на коленях лежит раскрытый блокнот.
У задней двери зала, солидно откинув корпус назад, стоит завхоз Савелов, Рядом с ним — Фома Никитич; он готов при первой необходимости выйти в коридор, навести порядок. На груди Фомы Никитича — известные всей школе медали.
Анна Васильевна шепчет Серафиме Михайловне:
— Сегодня у меня такое праздничное настроение… такое праздничное!
Бокова ласково глядит на нее, а краешком глаза отмечает: «Плотников пристроился у оркестра… вожделеет».
Действительно, живая игра его лица так ясно выражала чувства, что их можно было читать, как по открытой книге.
Оркестр гремит оглушительно, тоненько звенят оконные стекла.
Плотников с завистью смотрит на Ваню Чижикова. Ваня играет на фаготе. «Серафима Михайловна обещала, — размышляет Толя, — если окончу вторую четверть без троек, записать в оркестр. Окончить можно… надо только лучше слушать на уроках». Он мечтательно смотрит куда-то вдаль, поверх голов сидящих впереди, и представляет себе: вот выстраивается вся пионерская дружина и ему, Плотникову, объявляют перед строем благодарность. Или нет, — его фотографируют у развернутого знамени дружины.
Но от этих сладких мечтаний его опять отвлекает Чижиков. «Как здорово надувает щеки — повезло же человеку», — думает Толя. Но скоро ему надоедает заниматься одним Чижиковым. «Ага, — завертел он круглой головой, — места занимают в президиуме… историк из старших классов… Борис говорил: „Справедливый человек“. А вон наша Серафима Михайловна села рядом с Борисом Петровичем».
Плотников захлопал в ладоши, и его дружно поддержали. «А около графина с водой, — продолжал он свой наблюдения, — мать Лени Богатырькова, ох, и вредная! Как вызовет на родительский комитет — не знаешь, куда деваться. А около нее пожилая женщина в вязаной кофточке. Лицо знакомое, будто видел где-то, а где — не вспомнишь».
— Кто это? — возбужденным шопотом, спрашивает Плотников у соседа. Алеши Пронина из седьмого «Б».
— Мать Героя Василия Светова.
— Да ну! — даже подскакивает Толя и впивается глазами в лицо женщины.
Но вот его внимание привлекает старик с седой бородой. «Тот, что на улице ко мне подходил!» — узнает он.
— А с бородой кто? — снова обращается он к Лене.
— Мастер с завода… Герой Труда. Дедушка нашего Димки… — с гордостью говорит Пронин и небрежно добавляет: — Я его в докладе отметил.