Про Кешу, рядового Князя
Шрифт:
– Да, трудное это дело, волокитное.
– Ничего, Землянский нам поможет. Найдется и на алкоголиков управа.
50.
Тучи стали пахнуть снегом и затяжной зимой. Вот-вот замельтешат белые мухи. На дворе – простудная слякоть, пробористый ветер. Вконец изненастилась погода. В это время в солдатскую жизнь чаще обычного врываются тревоги. Только последние два дня выдались относительно спокойные. Если, конечно, не считать, что сегодня на полетах парни крутили баранку почти десять часов кряду. И еще если не считать прошедшего вчера комсомольского собрания, где Князю пришлось как следует попотеть. Оказывается, нелегкое это дело – терпеть критику.
Судя по повестке, разговор должен был идти о дисциплине в роте вообще, а получилось едва ли не персональное дело разгильдяя Киселева. Кое за что его, правда, похвалили, но в общем и целом прочистили мозги. Парней словно подменили: час назад с ними можно было мирно поболтать в курилке, последнюю сигарету на троих разделить, а тут так навалились, что у бедного Князя до самого отбоя уши горели маковым цветом.
Сегодня тоже полеты. Вернувшись в парк, Кеша ставит машину в бокс. Теперь можно и отдохнуть. Что может быть приятнее отдыха после аэродромной круговерти?
Направляясь из парка, Кеша натыкается на Калинкина.
– Ну что, пойдешь со мной в увольнение?
– С тобой?! Я еще не свихнулся. Пусть папа Тур с тобой ходит, а с меня одного раза хватило.
– Тур старый, он от патруля не убежит.
Если бы папа Тур в этот момент не проходил мимо боксов, то в этом, наверно, была бы какая-то ненормальность. Но с папой Туром пока что все в порядке – он появляется именно в эту минуту. От услышанной дерзости непутевых детей он даже сбивается с ноги и многозначительно покашливает. Калинкин со старушечьей суетливостью шмыгает обратно в бокс, делая вид, что забыл там что-то чрезвычайно важное, вроде секретного пакета. Кеше же секретного пакета нынче не доверили, и ему ничего не остается делать, как преувеличенно бодро козырнуть Туру:
– Здравия желаю, товарищ старшина!
– Здравствуйте, здравствуйте, товарищ Киселев,– ласково отвечает старшина, в голосе которого нетрудно уловить злорадные нотки.– Не вы ли ветошь разбросали по всему парку?
– Никак нет, товарищ старшина!
– Всякая промасленная ветошь пожароопасна, знаете?
– Так точно!
– У вас глаза молодые, Киселев, ну-ка, что вон там в углу бокса стоит?
В углу стоят мётлы. Отличные, почти совсем новые.
– Товарищ старшина! Десять часов на аэродроме, еле на ногах стою...
– Понятливый вы солдат,– хвалит старшина.– На лету схватываете. В школе, поди, в хорошистах ходили. В общем, задание такое: от того забора до этого территория должна блестеть и смеяться!.. А вы куда, Калинкин?
– Да мне... там, в казарме у меня...
– У меня там тоже целая каптерка. Назначаю вас старшим во-он той метлы.
Когда старшина отходит на приличное расстояние, Калинкин шипит на Кешу:
– Тянули тебя за язык! Неисправимый ты трепач!
– Девочка, где твоя тренированная совесть?– накидывается на него Кеша.– Не ты ли первый о старшине заговорил?
– Ты, я... С тобой всегда влипнешь.
Вскоре от забора до забора территория смеялась. Даже умирала со смеху над неучтивыми болтунами. Калинкин пошел докладывать об этом старшине, а Кеша двинул в казарму.
Как только он появляется на пороге, дневальный Залошвили кричит ему, держа над головой письмо:
– Пляши, дорогой, лезгинку заказываю!
Кеша по опыту знает, что отделаться от Залошвили немыслимо. Придется исполнить. Моментально собирается толпа.
– Скажи хоть, от кого,– просит Кеша, чтобы не танцевать за здорово живешь.
– Э-э, дорогой, так нельзя. Танцуй лезгинку – узнаешь. От хорошего человека, от дэвушки!
– Да не умею я твою лезгинку!
– Лезгинку все умеют. Нужно немножко настроения, немножко желания и немножко вставать на носки. Кацо, делай круг!
Парни с удовольствием заключают Кешу в круг.
– Князь, не стесняйся!
– Хороший человек написал, очень хороший!..
Залошвили напевает удалую кавказскую мелодию, парни дружно хлопают в ладоши, и Кеша исполняет какую-то дикую помесь «Барыни» с шейком. Зрители покатываются со смеху, а Залошвили даже взвизгивает от восторга.
– Дети, дети! По какому случаю концерт?
Залошвили мог бы перед кем угодно поклясться, что дверь в казарму не открывалась. А парни могли бы поклясться, что Залошвили никогда не врет. Остается одно: старшина обладает секретом, как просачиваться сквозь стену.
– Залошвили, вы снова свою лезгинку организовали? Неподходящее это место – у тумбочки дневального.
В том, что у старшины испорченное настроение, виноват Князь и только он. У всех на языке старшинская старость. Заочно его, конечно, давно списали в запас и удивляются теперь: чего он тут крутится под ногами? Однажды он случайно услышал, как молодой проверяющий из штаба дивизии спросил кого-то из офицеров: «А Тура вы вроде музейного экспоната держите?» Да и комбат всякие намеки делает, что старость, мол, покой любит. Ладно уж, сделаю вам великое удовольствие...
Да, пора, пора на бессрочный привал.
Письмо – можете себе представить?– от Галки. Кеша ловит себя на мысли, что уже не ждал его, и сейчас даже не может решить, стоит ли оно его искрометного танца.
Князь забивается в угол курилки и нетерпеливо распечатывает конверт. Ему не нравится, что на обратной стороне листка, вырванного из тетради,– зачеркнутые формулы, замалеванные строчки, какие-то каракули. Почему бы ей в таком случае не написать ему на оберточной бумаге с жирными пятнами?