Продавец льда грядёт
Шрифт:
Я радоваться должен, ради неё. Потому что она обрела покой. Наконец-то она от меня избавилась. Чёрт возьми, мне не нужно вам объяснять — вы все знаете, что я из себя представлял. Вы можете себе представить, через что она прошла, выйдя замуж за никчемного мошенника и пьяницу вроде меня. И для неё не было никакого другого выхода. Потому что она меня любила. Но теперь она обрела покой, к которому всегда стремилась. Так почему я должен грустить? Она бы не хотела, чтобы я печалился. Да всё, что Эвелин когда-либо хотела от жизни, — это сделать меня счастливым.
Он останавливается, глядя на них с безыскусной, кроткой откровенностью. Они уставились на него в растерянном, недоверчивом смятении.
Занавес
Действие третье
Место действия: бар в заведении Харри Хоупа, включая часть того помещения, что было задней комнатой в первом
Слева от стойки бара дверной проём в коридор. Спереди слева в самом помещении бара стол с четырьмя стульями. Спереди справа маленький прилавок, обращенный налево, на некотором расстоянии от окна, чтобы создать рабочее место для человека, в полдень разливающего бесплатный суп.
Над зеркалом за стойкой бара фотографии в рамках Ричарда Крокера [26] и Большого Тима Салливана [27] ; сбоку от них обрамлённые литографии Джона Л. Салливана [28] и Джентльмена Джима Корбетта [29] на ринге.
Слева, в задней комнате с задвинутой занавеской, вместо банкетного стола второго действия снова куча столиков, как в первом акте. Один, в первом ряду с пятью стульями, находится слева от стола в помещении бара, другой — тоже с пятью стульями за ним и левее, а третий — у задней стены, тоже с пятью стульями. Наконец, левее всего, частично на сцене, частично за кулисами стоит ещё один стол с четырьмя стульями.
Сейчас середина дня, всё ещё того самого дня рождения Хоупа.
Жаркий летний день. На улице солнце, но солнечный свет не попадает на окна, и поэтому в задней комнате темновато.
Джо Мотт обходит помещение с коробкой опилок под мышкой и посыпает ими пол. Он угрюм и хмур, и ни на кого не обращает внимания. По мере того, как развивается действие, он заканчивает разбрасывать опилки, идёт за обеденный прилавок и режет буханки хлеба. Рокки за стойкой бара, он вытирает прилавок, моет стаканы и т. д. На нём его рабочая одежда, рукава засучены. Он сонный, раздражительный и обеспокоенный. За столом в баре Ларри сидит на стуле, обращенном вправо и вперёд. Перед ним нет стакана с выпивкой. Он уставился перед собой, глубоко погрузившись в опустошающие размышления. Справа от него, на стуле, обращенном вправо, сидит, развалившись, Хьюго; как обычно, руки и голова на столе, стакан виски рядом с его безвольной рукой. За столом слева от них, сзади, на стуле, обращенном влево, сидит Пэррит. Он замер, напряжённо уставившись вперёд.
Когда поднимается занавес, Рокки заканчивает свою работу за стойкой бара. Он выходит из-за стойки бара и в изнеможении садится на стул за столиком Ларри, повёрнутый налево.
26
Ричард Крокер, сын ирландских иммигрантов в Нью-Йорке, был главой Таммани Холла в самом конце XIX века. В этой должности он брал взятки от владельцев борделей, салонов и незаконных игорных заведений. Им был выдвинут первый мэр объединённого Нью-Йорка в 1897 г., во время правления которого, считается, негласным правителем всего города был Ричард Крокер.
27
Большой Тим Салливан — Тимоти Салливан, ещё один ирландский иммигрант в Нью-Йорке, был влиятельным политиком в Таммани Холл в конце XIX начале XX века.
28
Джон Л. Салливан — последний чемпион-тяжеловес в боксе, практиковавшемся без боксёрских перчаток, и первый чемпион-тяжеловес бокса в перчатках в конце XIX в. В 1990 году он был введён в Интернациональный боксёрский зал славы в качестве одного из первых его членов.
29
Джентльмен Джим Корбетт — ещё один чемпион по боксу. В конце XIX века ему удалось побить в поединке Джона Салливана и стать мировым чемпионом в тяжелом весе. Был прозван «джентльменом» журналистами как человек с высшим образованием, кроме бокса он имел театральную карьеру и хорошо владел английским языком.
Рокки. Всё, больше ничего не надо делать, пока в полдень не привалит народ с Рынка. Пусть моя задница отдохнёт. Ну, ни дурак ли я, что позволил Чаку себя уговорить работать за него, чтобы он мог взять на утро отгул. Но мне так надоело с ним спорить. Я говорю, «Ну ладно, женитесь! Мне всё равно». Это Хикки их обоих довёл. (Ожесточённо.) Ну вчера и вечеринка, а? Ну и похороны! Эта вечеринка была изначально обречена, но его рассказ о жене, которая умерла, окончательно всё свёл на нет.
Ларри. Да, это получился не праздник, а поминки!
Рокки. Он всё время клянётся, что прекратит свою ахинею про покой — а сам говорит и говорит, как будто не может остановиться! А вся компания расползается по комнатам, бросая бесплатную выпивку и еду, как будто они отравленные! Они думали, им таким образом удастся от него избавиться, но не тут-то было. Он всю ночь скакал из одной комнаты в другую. Его невозможно было остановить. А сегодня утром он вовсю продвигает свои реформы! Ты видел, как он первым делом вытащил Джимми, чтобы отдать его одежду в химчистку, чтобы у того не было отговорок? И как он дал Вилли деньги, чтобы тот выкупил свою одежду у Солли. А все остальные причёсываются и бреются, хотя их трясёт…
Ларри (вызывающе). Ко мне в комнату он не пришёл! Он боится, что я могу его кое о чём спросить.
Рокки (насмешливо). Да? Мне не кажется, что он тебя боится. Я бы сказал, что ты его боишься.
Ларри (уязвлён). Ну, тогда ты бы соврал!
Пэррит (резко поворачивается, чтобы взглянуть на Ларри, презрительно). Не давай ему себя одурачить, Рокки. У него была заперта дверь. Я тоже не мог к нему войти.
Рокки. Да, кого ты думаешь обмануть, Ларри? Он на самом деле тебя раскусил. Он прав: если ты так уж хотел умереть, ты бы уже давно спрыгнул с пожарной лестницы.
Ларри (вызывающе). Потому что это для трусов, вот почему!
Пэррит. Он — трус, Рокки. Трусливый старый обманщик!
Ларри (набрасывается на него). Ты лживая дрянь! Помни, о чём я тебя предупредил!
Рокки (сердито смотрит на Пэррита). Правда, не лезь не в своё дело! Кто тебе дал право вмешиваться? Вытолкать его, Дарри? Если он тебе здесь не нужен, никто другой за него не заступится.
Ларри (стараясь говорить безразличным тоном). Не надо. Пусть остаётся. Он мне не мешает. Он для меня ничего не значит.
Рокки пожимает плечами и сонно зевает.
Пэррит. Ты прав, мне сейчас некуда податься. Ты — единственный человек в мире, к кому я могу обратиться.
Рокки (сонно). Ты — мягкосердечный старый дурак, Ларри. Он такая же никчемная вошь, как и Хикки. Ему тут не место. (Он зевает.) Я валюсь с копыт. Ни минуты не спал. Глаза слипаются.
Его глаза закрываются и голова наклоняется. Пэррит бросает на него взгляд, затем встаёт и идёт крадучись к стулу слева от Ларри, между ним и Рокки. Ларри съёживается и изо всех сил пытается его игнорировать.
Пэррит (наклоняясь к нему — тихим, заискивающим, извиняющимся голосом). Прости, что я тебя изводил, Ларри. Но ты меня злишь, когда ведёшь себя, будто тебе совершенно всё равно, что со мной случилось, и запираешь свою дверь, так что я не могу с тобой поговорить. (Затем с надеждой.) Но ты же заперся от Хикки, правда? Я тебя не виню. Я начинаю его ненавидеть. Я всё больше и больше его боюсь. Особенно после того, как он рассказал нам, что у него умерла жена. У меня такое странное чувство, что я как-то с ним связан. Не знаю почему, но теперь я начал думать о матери — как если бы она умерла. (В его сожалеющем тоне проскальзывает что-то, похожее на удовлетворение.) Вполне возможно, что она на самом деле умерла. Внутренне, я имею в виду. Её, наверное, мучают мысли обо мне — я знаю, она не хочет обо мне думать, но ничего не может с собой поделать. В конце концов, я — её единственный ребёнок. Она иногда меня баловала. Очень изредка, я имею в виду. Когда она обо мне вспоминала. Как будто она хотела что-то искупить. Как будто она чувствовала себя виноватой. Наверное, она меня немного любила, хотя она никогда не позволяла этой любви ограничивать её свободу. (Со странной тоской.) Знаешь, Ларри, у меня одно время было необъяснимое подозрение что, возможно, если бы всё открылось, выяснилось бы, что ты — мой отец.
Ларри (яростно). Идиот! Кто вбил эту сумасшедшую идею в твою голову? Ты знаешь, что это ложь! Любой из нашей компании на Западном побережье может тебе сказать, что я в глаза не видел твою мать до того, как ты родился.
Пэррит. Ну, я вряд ли стал бы их об этом спрашивать, правда? Хотя я знаю, что это правда, потому что я спросил её. Она приучила меня быть откровенным и спрашивать её всё, что угодно, и она всегда говорила мне правду. (Резко.) Но я говорил о том, что она, наверное, чувствует сейчас по отношению ко мне. Что она думает про то, что я ушёл из Движения. Она никогда мне этого не простит. Движение— это её жизнь. И, наверное, это стало бы для неё последним ударом, если бы она узнала, что это я…
Ларри. Заткнись, проклятый!
Пэррит. Это её убьёт. И я уверен, что она знает, что это, должно быть, я. (Внезапно с отчаянной настойчивостью.) Но я не предполагал, что полицейские схватят её! Ты должен этому верить! Ты должен понять, из-за чего я это сделал! Признаю, что то, что я сказал тебе прошлой ночью, было враньём — вся эта чушь о патриотизме и долге перед своей страной! Вот настоящая причина, Ларри, — единственная причина! Это — деньги! Я связался со шлюхой, и мне нужны были деньги, чтобы потратить их на неё и хорошо провести время! Это — всё, ради чего я это сделал! Просто ради денег! Честное слово!