Продавец льда грядёт
Шрифт:
Рокки. Господи, Ларри, я надеюсь, он не собирается сюда возвращаться. Сейчас же мы ничего не знаем наверняка. Мы только гадаем, понимаешь?. Но если этот выродок будет продолжать говорить…
Ларри (убеждённо). Он вернётся. Он будет продолжать говорить. У него нет другого выхода. Он потерял уверенность в том, что мир, который он нам продал, настоящий, и это заставило его усомниться в своём собственном мире. Он должен будет нам доказать.
В то время, как он говорит, Хикки неслышно появляется в пролёте задней двери. Он утратил свою сияющую дежурную улыбку коммивояжёра. Он перестал быть самоуверенным. На его лице — беспокойство, недоумение и досада; а также выражение упрямой одержимости. Когда он входит, его взгляд устремлён на Ларри. Когда он начинает говорить, все присутствующие вздрагивают и шарахаются от него.
Хикки (гневно).
Рокки (отодвигаясь от него вправо, резко). Не подходи ко мне! Я ничего про тебя не знаю, ясно?
У него угрожающий тон, но когда он поворачивается к Хикки спиной и делает быструю перебежку по диагонали к бару, явно, что он обращается в бегство. В баре он проходит вперёд и тяжело опускается на стул, обращенный к аудитории.
Хикки (идёт к столу справа сзади от стола, за которым сидит Ларри, и садится на единственный стул за этим столом, обращенный вперёд. Он оглядывает группу людей справа, с надеждой, а затем разочарованно. Он говорит с натужной попыткой вернуть свою былую шутливость). Ну, ну! Какие у вас тут успехи? Прошу прощения, что мне пришлось на время вас покинуть, но было одно дело, которое мне нужно было наконец уладить. Теперь всё улажено.
Хоуп (голосом человека механически повторяющим безнадёжную жалобу). Когда ты собираешься что-нибудь сделать с этой выпивкой, Хикки? Мы все знаем, что ты что-то с ней сделал. Это всё равно, что пить воду из-под мытья посуды! Никто не может отключиться! А ты обещал нам покой.
Вся группа объединяется в монотонном, жалующемся хоре. «Мы не можем отрубиться! Ты обещал нам покой!»
Хикки (взрывается в досаде и раздражении). Господи, Харри, сколько можно нудить об этой проклятой ерунде!? Ты ныл об этом весь день и весь вечер! И ты всех заразил этой дурью! Довели вы меня — поэтому я и ходил звонить. (Он берёт себя в руки.) Извините меня, мальчики и девочки. Я не имел это в виду. Меня просто беспокоит ваша реакция. Я надеялся, что к моему возвращению вы придёте в норму! Мне казалось, что при мне вы нарочно притворяетесь, потому что не хотите признаться, что я был прав. А я был прав! Я знаю по собственному опыту. (Доведён.) Я это уже объяснял тысячу раз! И вы все прошли всё, что должны были, по полной программе! По всем подсчётам, сейчас вы уже должны быть всем довольны, без единой проклятой надежды или лживой мечты, которая бы вас изводила! Но вы только на себя посмотрите, вы ведёте себя как кучка кандидатов в покойники, заставляющих похоронное бюро себя дожидаться! (Он смотрит вокруг обвиняюще.) Я не могу это понять — разве что это всего лишь ваше тупое упрямство! (Он сдаётся, жалко.) Вы не можете со мной так обращаться! Вы мои старые приятели, единственные друзья, которые у меня остались. Вы знаете, что, единственное, чего я хочу, это увидеть вас всех счастливыми перед тем как я уйду. (Усилием воли заставляет себя вернуться к своей прежней манере бойкого конферансье.) И на это у нас осталось совсем мало времени. В два часа у меня встреча. Нам нужно действовать прямо сейчас и выяснить, что не так.
Тяжёлое молчание. Он раздражённо продолжает.
Неужели вы даже не способны оценить то, что у вас есть? Ведь вы теперь можете быть самими собой, вам не нужно чувствовать раскаяние или вину, или лгать себе о том, что завтра вы изменитесь? Разве вы сами не видите, что нет никакого завтра? Вы избавились от него навсегда! Вы его уничтожили! Больше вам не надо ни о чем беспокоиться! Наконец-то вы выбыли из игры в жизнь. (Сердито увещевая.) Тогда почему вы не напьётесь и не начнёте праздновать? Почему вы не смеётесь и не поёте «Милую Аделину»? (С горьким обвинением.) Единственное, что приходит мне в голову, это то, что вы ломаете эту гнусную комедию, чтобы мне отплатить! Потому что вы меня ненавидите! (Он снова срывается.) Господи, да перестаньте же! От одной мысли, что вы меня ненавидите, я прихожу в ужас. Мне начинает казаться, что вы подозреваете, что я вас, наверное, ненавидел. Это неправда! О, я знаю, когда-то я ненавидел любого на свете, кто не был таким же выродком, каким был я! Но это было, когда я всё ещё жил в аду, — до того, как я посмотрел правде в лицо и увидел единственный возможный путь освободить бедную Эвелин и помочь ей обрести тот покой, о котором она всегда мечтала.
Он делает паузу. Все шевелятся и напрягаются с пробуждающимся страхом.
Чак (не глядя на Хикки, с тупым, злопамятным недоброжелательством). А, надень себе мешок на голову! А ну её! Ну, она изменяла? И кому какое дело, что ты с ней сделал? Это только тебя касается. Нам наплевать, ясно?
Монотонный обиженный хор согласия: «Нам наплевать». Чак тупо добавляет.
Все, что от тебя требуется, это держаться от нас подальше и оставить нас в покое.
Невнятный хор согласия.
Хикки (как если бы он этого не слышал, на его лице одержимость). Это был единственный способ загладить мою вину перед ней за всё, что ей пришлось испытать, и избавить её от меня, так чтобы я больше не мог заставлять её страдать, и ей бы не пришлось снова меня прощать! Я видел, что не могу этого добиться, убив себя, как я хотел сделать долгое время. Для неё это стало бы последней каплей. Она бы была убита горем при мысли, что я мог так с ней поступить. И она бы себя в этом обвиняла. И я не мог просто сбежать от неё. Она бы умерла от горя и унижения, если бы я так с ней поступил. Она бы подумала, что я её разлюбил. (Он добавляет со странной бесхитростностью.) Видите ли, Эвелин любила меня. А я любил её. И в этом-то и была беда. Было бы легко найти выход из положения, если бы она не любила меня так сильно. Или если бы я её не любил. Но в нашей ситуации оставался только один выход. (Он делает паузу, затем добавляет просто.) Мне пришлось её убить.
Когда он заканчивает, на мгновение воцаряется мёртвая тишина, затем слышен напряжённый вздох собравшихся, и всеобщее содрогание.
Ларри (взрывается). Сумасшедший идиот, не можешь ты, что ли, помолчать! Мы, может, и ненавидим тебя за то, что ты здесь устроил, но мы ведь так же помним и старые времена, когда ты приносил с собой доброту и смех, а не смерть! Мы не хотим знать ничего из того, что поможет отправить тебя на электрический стул!
Пэррит (со злой насмешкой). Заткнись ты, трусливый обманщик! Ты ничего не хочешь знать! А я, что, не заслуживаю отправиться на электрический стул, когда я — ещё и хуже, когда ты убиваешь кого-нибудь, а им приходиться продолжать жить. Я был бы рад сесть на электрический стул! Это бы загладило мою вину! Я бы сам с собой расквитался!
Хикки (его душевное равновесие нарушено, с жестом отвращения). Как бы я хотел, чтобы ты избавился от этого выродка, Ларри. Мне невыносимо, когда он притворяется, что между ним и мной есть что-то общее. Имеет значение лишь то, что у тебя на сердце. В моём сердце была любовь, не ненависть.
Пэррит (он смотрит на Хикки в ярости и ужасе). Ты лжёшь! Я её не ненавидел! Я бы не смог её ненавидеть! И так или иначе, то, что я сделал не было никак с ней связано! Спроси Ларри!
Ларри (хватает его за плечо и яростно трясёт). Будь ты проклят, прекрати пихать мне свою гнилую душу!
Пэррит утихает, пряча лицо в руках и дрожа.
Хикки (теперь продолжает спокойно). Не переживай насчёт элекрического стула, Ларри. Я знаю, тебе всё ещё трудно не ужасаться смерти, но когда ты примиришься с собой, как я, тебе станет абсолютно всё равно. (Он снова обращается к группе справа, горячо.) Послушайте, все. Я решил, что единственный способ всё для вас распутать, чтобы вы поняли, какими вы должны себя почувствовать довольными и беззаботными теперь, когда я заставил вас избавиться от ваших несбыточных надежд, это рассказать, что такая надежда сделала со мной и Эвелин. Я уверен, что если я вам всё расскажу с самого начала, вы оцените то, что я для вас сделал. Вы поймёте, почему я это сделал и что вам, чёрт возьми, следует быть мне признательными — вместо того, чтобы меня ненавидеть. (Он с энтузиазмом берет разгон и пускается в пространное, последовательное повествование.) Видите ли, даже ещё когда мы были детьми, я и Эвелин…