Продавец проклятых книг
Шрифт:
Вольный граф остановился перед своим вассалом и недоверчиво смерил его взглядом, словно почувствовал неладное. Заметив это, Славник отвел взгляд в сторону.
— Наше дело уже близко к завершению, мой вассал, — сказал Доминус. — Смотри не подведи меня именно сейчас.
Чех поклонился, надеясь почтительным приветствием вернуть доверие Доминуса, и ответил:
— Я никогда не подведу вас, мой господин. Я ваша рука и ваш меч.
— Желаю себе этого. Теперь скажи мне, нашел ли ты мальчика.
— Да, и мы взяли его в заложники. Указания, как найти имение, оказались точными.
— Как видишь, данные, которые я получил в Тулузе, оказались полезными, — усмехнулся довольный собой Доминус. — А что с женой торговца? Что с его слугами? Вы их…
— Убили. Они все мертвы, — солгал Славник.
— Прекрасно! Мальчика мы обменяем на книгу. Игнасио будет сговорчивым. Мы легко ее получим.
— Книгу… конечно, — пробормотал чех.
— Все произойдет этой ночью. Помни, мы вмешаемся только после того, как торговец получит последнюю часть книги. Мы должны подождать несколько часов, пока он войдет в библиотеку к Асклепию. Смотри не убей его. Он нужен нам живой.
Славник посмотрел на Доминуса ничего не выражающими пустыми глазами и ответил:
— Да, мой господин.
— Иди готовься, осталось совсем мало времени. — Вольный граф повернулся, чтобы уйти, но перед уходом добавил: — Запомни хорошо, Славник, ты не должен меня подвести.
Чех опустил голову в знак подчинения и ничего не ответил. Дождавшись, пока Доминус исчез среди ночных теней, он пошел в свое убежище. Когда он поворачивался спиной к собору, в его уме, словно молния, вспыхнула мысль: предатель!
Но в самом ли деле его измена Доминусу будет предательством? Он ведь хочет изменить не ради честолюбия и не из-за жадности, а для того, чтобы вернуть себе гордость и благородство. На самом деле Доминус обманул его — пообещал славную судьбу, которой можно гордиться, а сделал больше похожим на наемного убийцу, чем на вассала. «Нет, — решил Славник, — измена — не предательство, а восстание против недостойной жизни, которую навязал господин». Доминус забыл об идеалах рыцарства и утратил чувство меры. А в нем самом еще не угасло желание стать таким, каким был его отец, честный и твердый духом воин.
Но если он действительно намерен пойти этим путем, ему нужно сделать лишь одно — уничтожить «Утер Венторум». Даже самый добродетельный рыцарь, если ему пообещают власть над сверхъестественным миром, может так же, как Доминус, свернуть с прямого пути.
Славник испытывал незнакомое ему чувство — чистое, но неопределенное. Он не мог подобрать ему определение, но это не имело большого значения. Важно другое: он знал, что, наконец, нашел цель, ради которой стоило бороться.
Уберто был заперт в какой-то лачуге и сидел в темноте на шатком стуле со связанными руками. Стены лачуги были голые и без окон. Ни стола, ни лампы. Воздух пропитался запахом сена, который щекотал пленнику ноздри и мешал дышать. В полумраке Уберто мог рассмотреть только очертания большой двери, запертой на засов. Свет, проникавший снаружи, превращал щели между ней и дверным проемом в светящуюся кайму. За дверью стоял на страже хромой, а великан, должно быть, ушел по какому-то делу.
Мальчик напряг слух, стараясь услышать, что происходит за дверью, и тут осознал, что уже давно оттуда не доносилось ни одного звука. Может быть, хромой тоже ушел?
Уберто набрался мужества и попытался встать. Если его и в самом деле оставили без охраны, надо набраться смелости, дойти до этой двери и попытаться сбежать. При связанных за спиной руках и онемевших мышцах двигаться было тяжело, но Уберто сделал над собой усилие, согнулся в поясе и наклонился вперед. Его лицо сморщилось, как при судороге, он упал на колени и оказался на полу. Спина не гнулась, словно деревянная, и к тому же болела.
Сделав невероятное усилие, Уберто попытался ползти на коленях, но ноги не подчинились, и он рухнул на пол. В последний момент он успел повернуться на бок и этим уберег голову от удара.
Удар тела о пол мог привлечь чье-нибудь внимание! Сердце Уберто бешено забилось от страха. Он лежал тихо и ждал, что будет, но никто не пришел.
Тогда он снова начал медленно двигаться — поджал ноги к животу и согнул шею, потом уперся коленями и лбом в пол и стал подниматься, пока не оказался на ногах. Теперь надо было придумать, как освободить себе руки. Уберто стал ходить по комнате в поисках чего-нибудь, что могло бы помочь ему в этом, но не нашел ни одного подходящего предмета.
Смирившись с тем, что веревка останется на запястьях, он подошел к двери и прислушался. Ни звука. И тогда он рискнул. Повернулся к двери спиной и осторожно сжал пальцами крючок, на который она была закрыта. Он надеялся, что засов не заперт, но не успел выяснить, так ли это, потому что дверь вдруг открылась во всю ширь и внутрь!
Уберто ударился об нее, снова упал на пол и до крови разбил себе лоб. Он не потерял сознание лишь потому, что был очень взволнован. Он мгновенно повернулся, чтобы посмотреть, кто вошел, и увидел чеха.
Славник подошел к подростку, поднял его с земли и вынул свой кинжал из ножен.
— Прошу вас, не убивайте меня! — взмолился Уберто, понимая, что теперь ему не спастись.
Воин ничего не ответил, только прикрыл глаза. Потом рывком повернул заложника и без раздумий нанес удар.
Веревка на руках ослабла и соскользнула на пол, и Уберто понял, что свободен. Он инстинктивно вытянул руки вперед и начал растирать болевшие запястья. Чувствуя, как колотится от страха сердце, он взглянул на дверь — единственный путь к бегству. Но между ним и выходом из лачуги стоял великан-чех, и убежать было невозможно.
Славник взглянул на него и вдруг сделал шаг в сторону.
— Уходи. Ты свободен, — проворчал он и больше ничего не сказал.
Уберто, сбитый с толку тем, что произошло, только всматривался в суровое, непроницаемое лицо великана, пытаясь прочесть по нему, где кроется обман. Но Славник стоял неподвижно и молчал.
Подросток решил больше не испытывать судьбу и, все еще в ужасе, выбежал за дверь.
За темной лачугой оказался сеновал. Прежде чем найти выход из него, Уберто при слабом свете факела увидел лежавший на полу труп. Волосы и борода у мертвеца были рыжие, на лице застыло изумление. Это был хромой.