Проект Каин. Адам
Шрифт:
— Нет, просто я… Задумалась, — Аня пожала плечами. Под пристальным взглядом матери она чувствовала себя неуютно. Чтобы как-то прервать затянувшуюся паузу, она быстро спросила: — Как отец?
От этого вопроса глаза женщины напротив, казалось, чуть прояснились, и Аня почувствовала мимолетное облегчение.
— Лучше. Лежит в спальне, читает.
Валентина неопределенно помахала рукой и снова слабо улыбнулась, как будто говоря: ты же знаешь, дочка, своего отца.
— Он… мыждали тебя, но не думали, что ты приедешь так быстро.
В голосе не было вопроса, простая констатация факта, но Аня почему-то почувствовала себя виноватой, как будто мать спрашивала ее, почему же она так задержалась в школе, хотя все занятия кончились еще два часа назад. Знакомое чувство вины на миг овладело девушкой, но она усилием воли прогнала его. В конце концов, ей не двенадцать лет.
— Пришлось добираться на машине, на электричку я не успела, — она увидела по мимолетно скользнувшей по лицу матери тени, что тон слишком сухой, а поэтому добавила, чуть мягче, чем собиралась: — Я торопилась, как могла, мам.
Мать кивнула, открыла рот, собираясь что-то сказать, но тут со стороны спальни раздался слабый голос отца:
— Валя, кто там? Аня приехала?
Мать улыбнулась:
— Пойдем, он очень хочет увидеть тебя.
— Я тоже, — эти слова вырвались у нее помимо воли, но, произнеся их в слух, она поняла, что сказал правду. Она ехала сюда не ради матери, которая, похоже, не смотря на все произошедшее, так и не простила дочь.
— Я тоже, — повторила Аня, и они пошли к отцу.
Первое, что почувствовала Анна, зайдя в спальню родителей (запретная для нее, когда-то маленькой девочки, территория), был запах. Странный, немного напоминающий аромат рассола, только не такой резкий. Скорее, даже напоминание о запахе. Как будто когда-то давно в комнате разлили бутылочку уксуса, настолько давно, что все уже выветрилось, но остался легкий — и не очень-то приятный — привкус в воздухе. А потом она увидела отца, лежавшего в кровати и читавшего «Мизери» Кинга, и, неожиданно даже для себя самой, расплакалась.
— Спасибо, мам, — девушка взяла несколько протянутых салфеток и аккуратными, привычными движениями промокнула уголки глаз. — Ну вот, маленькая рева-корова снова дала волю слезам.
Отец улыбнулся сухими губами:
— Да, я уже начал скучать по этому. Настолько, что, похоже, и сам того не подозревал.
— Как ты себя чувствуешь, папа?
— Гораздо лучше, чем пару дней назад, — уклончиво ответил он.
— У него была сильная температура, настолько сильная, что пришлось ставить уколы, — вмешалась в разговор мать. Она стояла у самой двери и с легкой улыбкой смотрела на мужа и дочь. — Я даже испугалась: не припомню, чтобы за все годы у тебя был такой жар.
— Да, я бы и не согласился отправиться в больницу, если бы не чувствовал себя настолькохудо. Ты же знаешь, дочка, что я… м-м… не большой поклонник всех этих коновалов в белых халатах.
Аня улыбнулась: да уж, она знала.
— Хорошо, что ты приехала, — он сжал ее руку своей, и Аня подивилась, какая же та легкая, слабая и сухая. Похоже, отец и вправду серьезно болел. Она почувствовала подступающие слезы, но смогла сдержать их, только тяжело сглотнула вставший поперек горла ком.
— Да, пап, я тоже рада. Наверное, стоило приехать раньше…
Отец слабо взмахнул рукой.
— Если бы да кабы, да во рту росли грибы бы… Ты приехала, и мы рады тебя видеть. Конечно, не то чтобы очень приятный повод для встречи, особенно с моей стороны, но… Ты понимаешь.
Аня засмеялась, впервые за много часов чувствуя себя хорошо… ну или близко к этому. С отцом, судя по всему, все было в порядке, и это была самая лучшая новость за последнюю неделю.
— Чем занимаешься, пап?
— Да вот, читаю Кинга, смотрю телевизор… Кстати, о телевизоре. Ну-ка, Аня, прибавь звук.
Аня, вновь ставшая послушной девочкой, взяла с тумбочки серый прямоугольник пульта, и, немного покопавшись, добавила звук. Показывали какую-то смутно знакомую улицу, и Аня с любопытством прислушалась к репортажу. В кадре было видно небольшую толпу, пару полицейских машин и «скорую». Любопытно. Она еще чуть-чуть прибавила звук, чтобы не упустить ничего.
— …На данный момент о происшествии каких-либо сведений нет, но вот то, что нам стало известно.
Камера показала какую-то беззубую старуху древнее самого Ноя. Она испуганно таращилась в камеру, явно с трудом соображая, чего от нее хотят.
— Вы видели, как все произошло? — репортер допустил ошибку, сунув микрофон прямо под нос старухе. Та испуганно ойкнула и прикрыла рот руками. Судя по надписи внизу экрана, шел прямой эфир. Тогда все понятно, подумала Аня. Нашим провинциальным телевизионщикам еще все-таки далековато до своих столичных коллег, хотя бы в выборе индивидуумов, к которым стоит подходить с микрофоном. Достаточно посмотреть на лицо этой старушке, чтобы понять, что ее вообще не стоит подпускать к камере ближе, чем на десять метров. Наверное, так же шарахался бы неандерталец от включенного на полную катушку магнитофона.
— Уважаемая, вы видели, как это случилось? — в голосе берущего интервью уже слышались нотки обреченности.
— Возможно, лучше… — начала ведущая в студии, но тут со старушки, кажется, спало оцепенение, и она произнесла:
— Да, — помолчала, потом, решила, что этого недостаточно и добавила: — Видела.
Пауза секунд в пять, потом терпеливый голос за кадром:
— Не могли бы вы рассказать нам подробней?
— Могла бы, отчего же, — и снова замолчала. Аня уже улыбалась.