Проект «Мессия»
Шрифт:
В кабинет вошел секретарь и поставил на стол поднос с тремя стаканами крепкого золотисто-коричневого чая и блюдце, на котором лежали кубики сахара и три ржаных печеньки. Марк Антонович поблагодарил и продолжил:
– Начать войну с НАТО, загнать народ на Севера, вернуть репрессии. Когда я слышу эти страшные слова, у меня по коже бегут мурашки, – старик поежился. – Откуда столько кровожадности и злобы у этих с виду безобидных интеллигентных людей?
Он бросил в стакан два кубика сахара и помешал алюминиевой ложечкой.
– И это, хочу заметить, цвет отечественной
Хозяин кабинета посмотрел на собеседников, словно ожидая, что они ответят на риторический вопрос.
– Выдвигая свои предложения, они прикрываются тезисом академика Семённого «об управляемом социальном потрясении». На мой взгляд, слова великого классика поняты ими слишком однобоко. Будён Будёнович нигде не писал, что «социальные потрясения» – это непременно война или репрессии. А главное, с чего товарищи ученые взяли, что такого типа «потрясениями» получится управлять? Они сами не понимают, с какой стихией придется иметь дело.
Шеф взглянул на сидящих за столом, как бы проверяя, проникаются ли они глубиной его мысли.
– Я как человек высоких гуманистических идеалов, – на этих словах его лицо слегка приподнялось, – считаю такие предложения неуместными ни с моральной, ни с функциональной точки зрения. Кроме того, вам не кажется, что все эти варианты эстетически и интеллектуально примитивны. Никакого изящества, глубины, креатива. Все толсто и мрачно.
Шеф взял с блюдца печеньку, обмакнул ее в чай и откусил влажный краешек.
– Раньше социальная хирургия была болезненной, но необходимой частью общего плана. Старые, отжившие элементы искоренялись, чтобы дать дорогу всему новому, прогрессивному. Делать такое сегодня – это значит бессмысленно исполнять ритуал в надежде, что заработает. Аборигены Меланезии строят на заброшенных американских аэродромах самолеты из пальм и соломы. Они думают, что приманят таким образом настоящие самолеты, и летчики угостят их кока-колой с булками. Эти аборигены тоже пытаются вернуть добрые времена. Они тоже надеются, что ритуал сработает… – Марк Антонович постучал папиросой, сбивая пепел. – Но мы ведь с вами не аборигены и знаем, чем обернется этот ритуал. В нашем случае результатом станет национальная, а возможно, планетарная катастрофа.
– За Вами, Марк Антонович, записывать нужно, чтобы не потерять жемчужины мысли, – аккуратно заметил один из подчиненных.
– М-да. С хорошими мыслями нынче проблема. Вырождаются мыслители. Мельчают. Последний из великих – мой учитель и старший товарищ академик Семённый, последователь и идейный воспитанник Феликса Эдмундовича.
На этих словах взгляды обоих гостей скользнули на портрет над головой генерала.
– А как же Вы, Марк Антонович? Вы ведь тоже… – вставил ремарку второй подчиненный.
– Куда мне, – отмахнулся генерал. – Я его бледная тень. Хотя, как знать, может придет время, и мои труды оценят потомки или даже современники. После снятия секретности, конечно.
Взгляд Марка Антоновича на несколько секунд стал задумчивым и грустным. Возможно, он сожалел, что из-за грифа секретности его труды не смогут оценить современники. Он снова затянулся, выпустил облако дыма и продолжил:
– Желать войны сегодня – значит сознательно идти на планетарный суицид. Обычная война по щелчку перерастет в ядерную, и тогда кирдык всему. В бункере места на всех не хватит. А на земле никто не выживет, кроме, возможно, Любименко.
Марк Антонович взглянул на собеседников. Их лица были спокойны и сосредоточенны.
– Любименко наш – молодец. Настоящий боец, чекист. Два месяца с бомжами в погружении. Без семьи, без детей. Понимает, что государство должно контролировать все, даже самые темные закоулки общественной жизни: криминал, ученых, проституток – всех. Тут не до эстетики. И Захарьянц наш тоже молодец. Сколько сил потратил, чтобы к гомосекам-ЛГБТ-шникам внедриться. Сам вызвался. Говорит, что мерзко, противно, каждый раз через себя переступает, но идет. Потому что ответственность чувствует перед страной и народом. Понимает: упустим инициативу, проявим пассивность, и непонятно какими потрясениями для общества вся эта гомосятина обернется.
Генерал многозначительно покачал головой. С полминуты молчали.
– Погодите-ка, совсем забыл. Я вас сейчас чудесным вареньем угощу – вишневое, из деревни передали, – Марк Антонович пошарил под столом и достал небольшую стеклянную банку, накрытую пластиковой крышкой. – Сережа, открой, пожалуйста, а то у меня пальцы уже не те.
«Сережа» откупорил банку и поставил в центр стола.
– Результаты глубинных замеров говорят, что все эти суицидальные идеи, которые с таким пафосом выдали нам товарищи ученые, давно гуляют в дебрях народных масс. А это значит, что градус безысходности близок к критическому, и народ готов к катастрофе, как единственно возможному выходу. И его можно понять. У народа нет мечты, нет надежды, нет цели. А что же за жизнь без мечты? И никто, кроме нас, чекистов, не в состоянии помочь нашему народу обрести мечту. Кстати, у вас есть идеи по поводу мечты для народа?
– Нет, товарищ генерал… – вопрос был неожиданным и, по всей видимости, ставил сидящих в тупик.
– Плохо. Вот и у меня пока нет. И это меня очень, знаете ли, удручает. Понимаете, товарищи, если мы в какой-то разумный срок не придумаем для народа мечту, он пойдет на суицид и устроит самому себе такие социальные потрясения, от которых нам всем мало не покажется. Так что вам задание: к следующему четвергу представить по два-три рецепта народного счастья. Вопросы есть?
Мужчины молчали. Вопросов, по-видимому, у них не было.
– Ладно, хватит лирики. Давайте-ка вернемся от абстрактного к конкретному. Сергей, что у тебя там за активность в Штатах? – обратился он к тому, что был потемнее.
Подчиненный в общих чертах доложил о зафиксированном в США нетипичном поведении отпрыска видного представителя российской финансово-промышленной олигархии. Слова он подкреплял фото- и видеоматериалами. Марк Антонович слушал с интересом.
– М-да. Поведение довольно неординарное. А что конкретно тебя в нем зацепило, Сережа? – спросил он, когда докладчик наконец закончил.