Проездом
Шрифт:
— Да, по Москве… А если понадобится отправляться в деревню?
— Увидим, увидим!.. Больших морозов еще не будет, бог даст!.. А пока надо о ближайшем думать, вперед труса не праздновать. Теперь за вами образцовый уход… Барышня-то у вас, Вера-то Ивановна — золото… Приятель ваш чистое вам благодеяние оказал.
— Вы ее знали и прежде? — спросил с интересом Стягин.
— Как же… через Лебедянцева. Особа достойнейшая. Вся семья ею держится… Мать почти слепая. Сестренка в гимназии, брат — студент. Вот она при вас почти целый день, а успевает еще урок
— И как свежа!
— Хотя питание, наверное, было всегда плохое… Крепыш!.. Выносливая, героическая натура… Хорошего бы мужа… Всякого осчастливит. Да нынешние молодые люди на женитьбу туги.
— Она уж не очень юна? — тоном вопроса выговорил Стягин.
— Лет двадцать семь-восемь — не меньше.
— А-а, — протянул Стягин, и ему стало почему-то приятно, что Вере Ивановне под тридцать, при такой свежести, красивом, молодом лице и видном стане.
Ему захотелось даже успокоить доктора насчет того, как Вера Ивановна теперь питается у него. Он оставлял ее и обедать. Левонтий нашел старика-повара, ходившего к нему в богадельню, умеющего отлично готовить для больных; но Вера Ивановна получала полный обед.
— Да, редкая девушка! — выговорил доктор и погладил себя по крутому лбу.
В первый раз Стягину так легко было вести разговор с москвичом, испытывать на себе его добродушие и славянскую мягкость и сочувственно думать о женщине, которая так умело и приятно ходит за ним.
Как раз в эту минуту тихо отворилась дверь, и в комнату вошла Федюкова.
— А! Вера Ивановна! — шумно встретил ее доктор, встал и крепко потряс ее руку.
И Стягин протянул было ей свою, но она сказала ему:
— Я с холоду, Вадим Петрович.
— Откуда бог несет? Из дому? — спросил доктор.
— Нет, я ездила на Кузнецкий, а оттуда завернула на минуту к Лебедянцевым…
Лицо Веры Ивановны затуманилось. Стягин это тотчас же заметил:
— Почему он пропал? Глаз не кажет?
На этот возглас Стягина Федюкова, обращаясь больше к доктору, потише выговорила:
— У них опять большая беда…
— Что такое? — вскричал Стягин. — Отчего же он мне не даст знать?.. Вот чудак!..
— С Марьей Захаровной неладно? — уверенно спросил доктор.
— Да, Павел Степанович… припадки сильнее прежних, и так неожиданно.
— Кто же позван?
— Я не знаю, как его фамилия.
— Большая ирритация, [14] значит?
— Большая… Я послала сестру Соню к ним… При детях бонна такая неумелая. Дмитрий Семеныч не знает, как ему и разорваться.
— И мне ничего не дал знать! — вырвалось у Стягина, и он завозился на кушетке.
Ему стало досадно на приятеля за такую скрытность и как бы немного совестно перед Федюковой за то, что он ничего не знает про беду, случившуюся с Лебедянцевым.
14
Ирритация — раздражение (мед.).
— Вы не заедете ли, Павел Степанович? — тоном полувопроса выговорила Федюкова.
Стягин глядел на ее немного побледневшее лицо и на выражение больших глаз. Она сдерживала волнение. И вид ее душевного расстройства трогал его.
— Как же, как же, — зачастил доктор, — сейчас поеду. Если пригласили Коровина — она в хороших руках.
— Кажется, я не знаю наверное.
— Пожалуйста, доктор, — остановил его Стягин, — скажите Лебедянцеву, чтобы он дал мне знать, что у него, и завернул бы, когда можно будет.
— Ладно, ладно… А вы — молодцом! Никакими новыми лекарствами пичкать вас не следует… Наружные средства только… Завтра я не буду. Никакого осложнения не предвидится. Только лежите посмирнее и не сердитесь на то, что попали в ловушку!..
Веселый смех доктора разнесся по комнате.
Его проводила в переднюю Федюкова, там о чем-то тихо поговорила с ним и тотчас же вернулась.
Любопытство Стягина было возбуждено, — именно любопытство, а не сердечное участие к приятелю. Он продолжал досадовать на Лебедянцева, и ему как бы неприятно сделалось от того, что Федюкова с таким расстроенным лицом говорит о беде, постигшей его приятеля.
— Что такое у Дмитрия Семеныча? — спросил он, как только Федюкова показалась в дверях.
Она не сразу ответила, села у стола и тихо опустила руки по коленам.
— Вы разве совсем не знаете Марью Захаровну?
— Жену Лебедянцева?
— Да.
— Видел… очень мало…
— Давно?
— Не помню, в один из моих приездов в Москву, лет больше пяти тому назад… Он только что женился тогда…
Вспомнилась ему, когда он говорил эти слова, тесная квартира Лебедянцева где-то на Садовой. Жена показалась ему «кухаркой», он нашел, что у нее ужасный тон и что жениться на такой некрасивой и скучной женщине — совершенная нелепость. Потом он никогда о ней не думал и в редких письмах к приятелю ни разу не передавал ей даже поклона.
— Это — превосходная женщина! — начала Федюкова и оправила рукой волосы жестом, который Стягин находил очень красивым.
— Очень уж, кажется, незанимательна.
— На чей взгляд, Вадим Петрович. Чудесной души и верный товарищ мужа… Ведь у них четверо детей!
— Зачем столько?.. Разводить нищих!..
Федюкова поглядела на него с недоумением, и взгляд ее серых, вдумчивых глаз смутил его.
— Вы возмутились тем, что я сказал? — спросил он с усмешкой.
— Как же быть? — выговорила она.
Эта фраза звучала странно в устах девицы, но Вера Ивановна выговорила ее спокойно и целомудренно.
— Положим! — поспешил он оговориться. — Так что же с ней? Какие припадки?
— Когда она… в таком положении, — и это Федюкова выговорила совершенно просто, — на нее находит психопатическое состояние.
— С ума сходит? — резко спросил Стягин.
— Временно… Иногда припадки неопасны, тихое расстройство… Она хохочет, валяется по полу, как маленький ребенок. А на этот раз… гораздо сильнее… Вчера, говорят, был ужасный припадок… Так жаль!