Профессия: театральный критик
Шрифт:
Пажа играл Жан-Пьер Эрсе. Его Керубино — сама сердечная щедрость, опьяненность беспричинным мальчишеским восторгом. Актер наделил его импульсивностью и задумчивостью, соединил в нем робость и дерзость, дал ему огромные, жадные до всего глаза. Глаза самой юности. Поэзия просыпающейся молодости покоряет в этом Керубино.
Мишелин Будэ и Дениз Жане показали в Сюзанне и Марселине как бы два возраста одной героини. Обе актрисы выделили активное начало образов — смелость, предприимчивость. Марселина — основательнее в словах и действиях, сентиментальнее, трактовка роли отсвечивает иронией. Образ Сюзанны — прозрачнее. Но у обоих в избытке — жизнерадостности, веселья, как проявления народности характеров.
Между тем М. Будэ, великолепно оттенившей оптимизм образа, не удалось показать Сюзанну рискующую,
Как режиссер Жан Пья уделил преимущественное внимание стихии непритязательного комизма, построил спектакль на принципах внешнего динамизма и занимательной зрелищное™, в результате чего борьба Сюзанны и Фигаро с всесильным графом Альмавива приобрела на сцене "Комеди Франсез" почти карнавальную невесомость. Спектаклю не хватает острого сатирического прочтения, того сознательного демократизма, которые дали основание Наполеону назвать "Женитьбу Фигаро" "революцией в действии", а народу Парижа сравнить ее с "Тартюфом" Мольера.
Поэтому и образу Фигаро, при всем незаурядном комическом даровании Пья, недостает глубинной разработки роли, ясности в понимании исторического назначения героя, общественных мотивов его действий. Фигаро — Пья больше упивается интригой, своими триумфами, нежели ведет серьезный бой с графом за Сюзанну. Он более весельчак от природы, чем остроумец по злой необходимости и во благо так непочитае-мой в этом мире справедливости. И смех его — заразительный, но совершенно беззлобный — скорее от избытка жизненных сил в этом простоватом парне, нежели оружие в борьбе. Даже в знаменитом монологе пятого акта, когда Фигаро, обличая обветшалые устои феодального мира, должен с горьким сарказмом человека, ищущего подтверждение своему несчастию, метать стрелы разящего смеха в своих врагов, в игре актера преобладают спокойные повествовательные тона. Этот монолог поясняет прошлое героя, но не выражает его настоящего, и в нем совершенно нет зерен бури будущего. "Дерзостный слуга" превращается в спектакле в вариант классического плута французской комедии. Нет, Фигаро Бомарше, ярчайший представитель третьего сословия, плебей, из тех, кто позднее возглавил революцию, был не таков!
Метаморфоза произошла и с графом Альмавива. Жорж Декриер показал себя в этой роли первоклассным лирико-комедийным актером, сделав графа кем-то вроде старшего брата Керубино. Его Альмавива изыскан, изящен и столь молод и красив, что именно этой поистине еще юношеской пылкостью чувств, а не развращенностью пресыщенного вельможи можно объяснить его любовные преследования Сюзанны. И снова элементы демократической критики, данные в этом образе Бомарше, оказались приглушенными.
Образный ключ к пониманию и оценке нынешних гастролей "Комеди Франсез" неожиданно дал третий спектакль наших гостей. Речь идет о постановке Полем-Эмилем Дейбером его же пьесы "Труппа Мольера". Перед нами живой Мольер в ярком исполнении Жана Пья. Один за другим следуют, часто превосходно разыгранные, знаменитые эпизоды из мольеровских пьес: обольщение Эльмиры Тартюфом, монолог Гарпагона о ворах, сцена из "Смешных жеманниц", кусочек "Мещанина во дворянстве"... Сегодняшние актеры "Комеди Франсез" как бы впрямую обращаются к своему учителю, клянутся в верности его заветам — это трогает, радует.
Но при всем этом Мольер трактуется — ив спектакле, и в пьесе — лишь как врачеватель нравов, как воплощение неиссякаемого оптимизма, солнечного юмора. А игра актеров в отрывках как бы утверждает такое понимание искусства Мольера: Тартюфу решительно не хватало масштабности и сатирической злости, Гарпагон смешил, но не устрашал...
Нет, Мольер был "поэт социальный", по выражению Белинского, в своих пьесах он осуждал социальное зло, а не ограничивался "исправлением нравов". Это был борец за справедливость и выразитель народного взгляда на явления жизни, поэт и обличитель, художник и философ. Вот если бы наши гости из "Комеди Франсез" показали нам такого Мольера!
Мы смотрели спектакли прославленного коллектива, показанные на последних гастролях, и предавались воспоминаниям. Вот стойкий в любви и непреклонный в героизме юный Сид Андре Фалькона. Вот недалекий и наивный буржуа Журден, как будто бы и беззлобно, но всесторонне осмеянный незабываемым Луи Сенье. Вот, наконец, Тартюф, подлинно многосложный, но необычайно точно разоблаченный сатирично-стью трактовки, силой художнического негодования Жана Ионеля...
Речь идет не о культуре актерского и режиссерского мастерства, не об уровне искусства, питаемого вековыми традициями. Мы говорим об активности творческих устремлений создателей этих образов, о внете-атральном, жизненном, боевом их значении. Ведь верность традициям тогда только действенна, если усвоена демократическая их основа, если они становятся инструментом служения народу.
(Мольер — классик, Мольер — современник // Театральная жизнь. 1964. №20).
Театр "Комеди Франсез"
"Игра любви и случая" Мариво, "Лекарь поневоле" Мольера
Апрель 1969 г.
В третий раз встречаемся мы с искусством театра "Комеди Франсез", к которому относимся с особым уважением и взыскательным интересом. Необычайно высок престиж этого старейшего академического театра Франции, ставшего хранителем высокой национальной сценической традиции; не стерлись еще в памяти яркие впечатления от прежних его спектаклей, совершенных по стилю, полных живой страсти: "Мещанин во дворянстве", "Тартюф", "Сид"... И на этот раз театр "Комеди Франсез" не изменил своей обычной преданности классике: в один вечер мы увидели комедии Мольера "Лекарь поневоле" и Мариво "Игра любви и случая".
В "Игре любви и случая" (режиссер Морис Эсканд, художник Жак Дюпон) ожил изящный и красочный мир благородных отцов, трогательных влюбленных, потешных слуг. С изысканным вкусом и подкупающим простодушием он запечатлен в спектакле и серовато-серебристой гаммой костюмов, оживленной ярко-синим и золотисто-коричневым, и такой же по цвету декорацией гостиной, уставленной отменной стильной мебелью, в которой Сильвия в костюме служанки и Дорант в костюме слуги находят дорогу к сердцу друг друга под добродушным покровительством господина Оргона. И той же изысканностью и простодушием отмечены мизансцены спектакля, спокойные и статичные (они так и просятся быть заключенными в раму, превратиться в живопись), игра актеров, искренняя, но и размеренная, проработанная до мельчайших деталей, пафосом которой становится уверенное мастерство и непререкаемая приверженность веками проверенной традиции.
Трудно выделить кого-либо из совершенного ансамбля постановки. Вот величественный, словно сошедший с парадного портрета кисти Натура господин Оргон — Морис Эсканд. Вот словно бы переселившиеся в спектакль с полотен Фрагонара Сильвия — Женевьева Казиль и Дорант — Жак Тожа, с наивной серьезностью увлеченные лирической интригой. Вот, наконец, Лизетта — Поль Ноэль и Паскен — Жан-Поль Русийон, словно бы в кривом комическом зеркале повторяющие путь своих господ к счастью.
В каждом образе уловлена какая-то частица стиля Мариво, в то же время каждая роль развивается в пределах строго установленного амплуа, персонажи остаются театральными персонажами.
Невозможно не поддаться обаянию мастерства и таланта актеров, в полной мере владеющих секретом "мариводажа" — искусством виртуозного владения диалогом, не оценить интересный "урок стиля", который преподает спектакль. Однако столь же трудно не заметить, что пьеса Мариво, посвященная проблеме сословного неравенства, поставлена в "Комеди Франсез" безотносительно к общественной мысли драматурга, что спектаклю наших гостей недостает живого чувства, подлинного темперамента...
"Лекарь поневоле" будто бы с лихвой возмещает этот недостаток интенсивностью комических красок. Действительно, история о том, как пьяницу-дровосека Сганареля (Жан-Клод Арно) колотушками заставили преобразиться в доктора, как он справился со своей ролью, какие презабавные лацци при этом проделывал, рассказана театром в полный голос и очень энергично. В то же время в постановке Жан-Поля Русийона (он же — автор декораций и костюмов) есть элемент эклектики; спектаклю не хватает, пожалуй, заразительной комической одушевленности, в которой только и может прозвучать демократизм этой пьесы.