Проходящий сквозь стены. Рассказы
Шрифт:
— Слева направо: Ласпар, Муже, Равье и Лерийон.
Ламбль развернул бумажку со списком, сложенную в четыре раза и принесенную смотрителем интерната, и объявил:
— Вы ошиблись насчет всех четверых. Решение принято.
Без дальнейших комментариев Ламбль покинул кабинет, оставив Эскюэля мечтать у окна. Несколько минут спустя преподаватель уже глядел на последние парты меланхоличным взглядом.
— Мартен, прочитайте мне басню «Смерть и дровосек», — сказал он.
Мартен поднялся из-за парты, промямлил первые строчки и замолчал.
— Вы не выучили урок, — заметил Ламбль.
Двоечник посмотрел на учителя глупыми глазами и разразился добродушным смехом, искренним и заговорщическим.
— За невыученный урок останетесь после занятий на два часа, — сказал Ламбль. — И еще на два часа за смех без причины.
Ученик Мартен растерянно потоптался, сел, и в его мутном взгляде изобразилось безграничное удивление.
Мертвое время
Жил на Монмартре один человек по имени Мартен, причем жил через день и оттого был очень несчастен. Одни сутки, с полуночи до полуночи, он проводил как все люди, а на другие душой и телом уходил в небытие. Что по многим соображениям его крайне огорчало. Начать с того, что мертвое время не оставляло никаких воспоминаний, в памяти Мартена складывались в плотную цепочку только полноценные дни, отчего жизнь казалась ему страшно короткой, и он всячески старался сделать ее однообразной — чтобы тянулась подольше. Главное же, он стыдился этого изъяна, боялся, как бы о нем не прознали соседи и не стали его чураться. Ведь с точки зрения здравого смысла жить через день — это полная чушь! Мартен и сам считал это чем-то возмутительным и не хотел подвергать опасности рассудок окружающих, обнаруживая перед ними столь абсурдный феномен. Вот почему он тщательно оберегал тайну своего пунктирного существования, и добрых десять лет, которые для него прошли как пять, ему это прекрасно удавалось. Зарабатывать на хлеб Мартену не приходилось, поскольку наследства, доставшегося ему от дядюшки Альфреда, вполне хватало для обеспеченной полужизни. Большая удача в его положении, ибо мест, где можно работать через день, не так-то много, а пожалуй, что и вовсе нет. Мартен снимал отдельную комнату на пятом этаже старого дома на улице Толозе, той, что соединяет два конца большой дуги, которую образует улица Лепик. Это жилище, обставленное недорогой мебелью, стоило ему 675 франков в год. Жильцом он был тихим, никогда не принимал гостей и избегал пустой болтовни на лестнице. Соседи на него не жаловались, а консьержке он даже нравился, так как был недурен собой и носил красивые тоненькие усики.
Мартен просыпался ни свет ни заря, вскакивал, не теряя ни минуты, живо одевался и выходил на улицу. Ему казалось, что он уснул не третьего дня, а накануне, и сердце его сжималось при мысли о пропущенных сутках. В такой ранний час все магазины и киоски были еще закрыты, поэтому Мартену приходилось бежать до ближайшей станции метро, чтобы купить газету и составить себе хоть какое-то представление о прошедшем без него дне. Он вслушивался в разговоры прохожих и гадал, что делалось на свете, пока его там не было. Постоянно мелькавшее слово «вчера» разжигало в нем любопытство, зависть и досаду. То был самый неприятный момент за весь день, порой Мартена захлестывало отчаяние. Жить вот так, одним сегодня, без завтра и вчера — это ли не изощренная пытка! Раздобыв газету, он забивался с нею в уголок кафе и прочитывал за завтраком. Первым делом бегло просматривал заголовки, потом дотошно изучал каждую страницу. У стойки утренние посетители пили кофе перед работой и громко обсуждали, какая погода была вчера утром и какая вечером. Мартен жадно вслушивался в их слова и старался потеснить собственные, позавчерашние воспоминания, чтобы освободить место для событий, о которых писали в газете.
Потом он смотрел на часы, и его начинало томить уже другое — мысль о том, что его время утекает. За чтением вчерашних новостей оно проносилось с ошеломительной быстротой. Мартен расплачивался за кофе и спешил на прогулку по неизменным маршрутам. Центр Парижа не привлекал его — в тамошнем пестром разнообразии не уследить за бегом минут. Нет, ему больше нравилось бродить в таких местах, как квартал Шапель. Улица Рике выводила к унылым пейзажам: сплошь рельсы, газгольдеры и товарные склады — застывшая бесконечность. В лучшие дни он упивался ощущением того, что время тут, на этих железных равнинах, течет медленно-медленно, как нигде больше на всем земном шаре. Однако порой нечаянно заглядывался на маневренный паровоз, или на клубы дыма, или на изгиб рельсов. А когда вдруг спохватывался, оказывалось, что незаметно прошел целый час. Мартен ужасался, шел дальше, но стрелки теперь так и плясали по циферблату, и тогда он прибегал к уловкам собственного изобретения. Например, притворялся, будто ему нужно на поезд, и приходил на вокзал за час до отправления, надеясь, что время ожидания покажется ему очень-очень долгим. Но в конце концов от частого употребления эта хитрость перестала действовать. Не удавалось обмануть себя и ездой на пригородных трамваях, даже под моросящим дождем. Стрелки вращались все быстрее, и все усилия остановить бег времени только ускоряли его. Мартен пробовал сидеть полдня дома и ни о чем не думать, созерцая рисунок на обоях. Тщетно — мысли принимались витать сами собой, воображение оживляло стены и превращало их в киноэкран.
Только в полдень настроение Мартена менялось к лучшему. Он покупал что-нибудь съестное у рыночных торговцев на улице Лепик и готовил обед на спиртовке у себя в комнате. Нагуляв за утро аппетит, с удовольствием жевал бифштекс или салат, и тоска его рассеивалась. «Жить через день, — размышлял он, — может, не так уж здорово, но все-таки лучше, чем совсем не жить. Лучше, чем умереть или не родиться. Как подумаешь о тех, кому не посчастливилось появиться на свет и пожить хотя бы день, или полдня, или хоть четвертинку, так поймешь, что тебе грех жаловаться».
Однако мудрые, благоразумные соображения утешали ненадолго. По мере того как исчезало приятное чувство насыщения, они теряли убедительность, и вечерние часы становились такими же мучительными, как и утренние.
Он снова часами бродил по пустынным улицам, возвращался домой к одиннадцати, ложился и мгновенно засыпал. Ровно в полночь Мартен внезапно исчезал, а сутки спустя появлялся вновь и даже попадал в тот же сон. Много раз он пытался не спать, чтобы подстеречь момент, когда наступит небытие. Однако ни скачка, ни плавного перехода не замечал. Если за секунду до полуночи он расстегивал пуговицы на жилете, то секундой позже продолжал делать то же самое. Между тем за этот миг проходил целый день, в чем он мог убедиться, спустившись на улицу. Ощутить мертвое время ему было не дано, поэтому он предпочитал засыпать еще до двенадцати, чтобы хоть не ждать понапрасну.
Вряд ли кто-нибудь когда-нибудь мог бы узнать о его тайне. Для этого надо было, чтобы полночь застала Мартена в людном месте, а такой неосторожности он не допускал. И все же однажды оказался на волосок от разоблачения. В один из мертвых дней в его комнате протекла труба и водой залило соседей снизу. Они сообщили консьержке, та поднялась на пятый этаж, стала стучать, никто не открывал, а дверь была заперта на ключ изнутри. Консьержка испугалась, не умер ли квартирант, вызвала слесаря, они взломали замок, но не нашли Мартена ни живым, ни мертвым и очень удивились. На крючке висела шляпа, на стуле лежала аккуратно сложенная одежда, на оконном шпингалете висело свежее на вид белье, но его самого нигде не было. Истины никто не заподозрил, но по дому пошли разговоры. На другой день, когда Мартен, как обычно, выходил спозаранок из подъезда, консьержка остановила его и строгим тоном спросила, что это были за фокусы. У Мартена хватило присутствия духа не пускаться в путаные объяснения, и он беззаботно сказал:
— Да я и сам не понимаю… А какой у вас чудесный бумазейный халатик, вам так идет! Просто прелесть!
— Правда? — Консьержка просияла и больше ни о чем его не спрашивала.
С тех пор он стал следить за тем, чтобы не оставлять на ночь ключ в двери.
В один прекрасный сентябрьский день Мартен влюбился — произошла одна из тех вещей, которых он боялся больше всего. Обычно, заметив красивую женщину, он предусмотрительно отводил глаза. Но в то утро в мясной лавке на улице Лепик он только услышал серебристый голосок у себя за спиной: «Мне небольшой кусочек, этак на двадцать — двадцать пять су», — и сразу влюбился. Он обернулся и увидел девушку с ласковыми глазами — именно такая и должна была пленить сердце несчастного человека, который жил через день. Девушку тронул его пылкий взгляд, умилил холостяцкий антрекот, который он держал в руке, она залилась румянцем и постаралась, чтобы он это заметил.
Теперь Мартен встречал ее через день на улице Лепик, и они обменивались нежными взглядами. Вот когда ему стало нестерпимо больно, что он живет не как все люди. Он и заговорить-то с девушкой не решался, ведь это могло бы привести к ужасным последствиям. «Разве может женщина ужиться с таким человеком, как я? — думал он. — Кому понравится вдовствовать через день! И как объяснить мои исчезновения?»
И все-таки однажды утром, когда шел дождь, он предложил ей укрыться под его зонтиком, а она согласилась, улыбнувшись такой ангельской улыбкой, что он не утерпел и признался ей в любви. Едва договорил, как горько пожалел, да поздно. Девушка горячо сжала его руку, державшую зонтик, и сказала: