Проходящий сквозь стены. Рассказы
Шрифт:
— Зачем мне его имя? Знаю я этого издателя. Он вам что-нибудь предлагал?
— Так, ничего определенного…
— Берегитесь! Его издательство на грани разорения. И потом, он, как и многие другие, норовит нажиться на жертвах, на которые я иду, чтобы создать имя моим авторам… Обещает он много, а результаты довольно скромные… Имейте в виду, что если вам прямо сейчас нужны деньги, то я готов…
Издатель извлек чековую книжку, Мартен заикнулся об авансе в тридцать тысяч франков, издатель взвыл от возмущения. Однако Мартен наседал, а издатель защищался без должной энергии. В конечном счете писатель сунул в карман чек на пятнадцать тысяч франков, на пять тысяч больше, чем рассчитывал.
— Я пришел поговорить с вами о вашем романе, — сказал издатель, когда с делами было покончено. — Меня очень интересуют ваши персонажи, и, в частности, Армандина… Очаровательная женщина, я испытываю к ней горячую симпатию. Как любезно было с вашей стороны не занимать ее в дневные часы, чтобы я мог ее лучше узнать, — я очень вам благодарен. К сожалению, Армандина поддается изучению хуже, чем я надеялся… Понимаете? Она очень сдержанная, мне не удается проникнуть в нее глубже…
— Не следует ее осуждать, — заметил Мартен. — У нее столько забот…
— Вот об этих заботах я и хотел с вами поговорить. Если я правильно понял намеки Армандины, она чувствует себя несвободной из-за того, что зять питает к ней страсть, которую она не разделяет. Уступить ему она не хочет, но ей кажется, что, если в ее жизни появится кто-то другой, это будет предательством…
— Такие чувства делают ей честь, — отозвался Мартен.
— Конечно… хотя, если подумать, настойчивость этого вашего Субирона отвратительна… и ей бы следовало положить предел… — Тут издатель замолчал и, казалось, ожидал, что Мартен подхватит и продолжит его мысль, еще не до конца сформулированную. Мартен этого не понял, и гость жизнерадостно продолжил: — Дорогой друг, помните тот день, когда вы впервые заговорили со мной о вашем романе? У нас с вами тогда вышел весьма энергичный обмен мнениями насчет развязки. Если память мне не изменяет, я проявил изрядную неуступчивость. — Издатель дружески похлопал Мартена по плечу и усмехнулся: — О, я знаю, что вы на меня не в обиде! Но конечно, все эти запреты не следует принимать всерьез. Само собой, вы абсолютно свободны; и если вы хотите, чтобы кто-нибудь умер… Я-то думал об Альфреде Субироне. В сущности говоря, этот персонаж занимает слишком много места. И потом, не стану скрывать, его исчезновение порадовало бы меня не меньше, чем вас.
Мартен одобрительно кивнул и, поскольку издатель ждал ответа, с печалью в голосе произнес:
— Как жаль, что вы пришли так поздно. Вчера вечером я кончил роман. Я больше не в силах был длить сопротивление Армандины. В конце концов неистовство начальника отдела победило ее. Она уступила. Кстати, все вышло очень возвышенно, очень трогательно. Она просто раздевается, и он… да вы сами прочтете, не хочу портить вам удовольствие.
Издатель побледнел, лицо его исказилось; он был сражен. Заикаясь, он спросил:
— А вы не могли бы добавить еще главу?
— Невозможно, — возразил Мартен.
Он достал из ящика рукопись и положил ее перед собеседником.
— Вот она, последняя глава. Видите, вот здесь, после слова «упоение», я написал: «Конец».
С очевидностью не поспоришь. Издатель долго молчал, изнывая от разочарования. Когда Мартен уже убирал на место рукопись, он сухо произнес, без особой надежды, а лишь для очистки совести:
— Верните чек!
— Попросите о чем-нибудь, что мне по силам. Мне бы очень хотелось вас порадовать, — отвечал Мартен. — И потом, не отчаивайтесь, какого черта! Ничто еще не потеряно! Я распростился с моими персонажами, но их жизнь продолжается. Начальник отдела уже перенес воспаление легких, возможен рецидив… Армандина может устать… Будьте понастойчивей!
— Нет, нет, я чувствую, что для меня эта история кончена, — вздохнул издатель. — Вы уже придумали название для романа?
— Еще нет.
— Если хотите меня порадовать, назовите его «Армандина».
— Даю слово.
Роман «Армандина» имел бешеный успех. Критиков и элитарную публику потрясло, что в книге нет ни одной смерти. «Армандина» разошлась меньше чем в полгода, только во Франции было продано круглым счетом семьсот пятьдесят тысяч экземпляров. Мартен купил несколько новых костюмов и пару ботинок из тюленьей кожи. Своему лучшему другу Матье Матье он подарил прекрасную авторучку, и тот засел за великую эпопею, чтобы спасти поэзию.
Ученик Мартен
Инспектор Эскюэль просматривал у себя в кабинете табели лучших учеников, чьи имена красовались на доске почета; вдруг он услышал хлопки дверей и едва уловимый шорох, топот многочисленных ног по гравию школьного двора. В десятый раз за утро он в бешенстве вскочил со стула, сверкая глазами и потея, и подбежал к закрытому окну. Увы, ключ от ящика стола зацепился за пуговицу жилета, и на освобождение из плена Эскюэль потратил около минуты. Когда наконец он приподнял уголок занавески, ученики, отпросившиеся у преподавателей, уже выстроились у писсуаров на другом конце двора. Эскюэль смотрел им в спины, но не узнавал; их разделяло около ста метров, ему видны были только силуэты школьников — в тени, под козырьком крыши. Однако жестикуляцию он различал довольно явственно. Всего ребят было четверо, примерно одного роста, и каждый, как полагается, занимал свою кабинку серого цвета. Встреча четырех учеников разных классов сразу показалась Эскюэлю подозрительной. На то он и был инспектор, чтобы не верить в невинные совпадения, тем более учитывая его беспокойный характер и некоторые недавние события. Здравый смысл и опыт подсказывали, что простым совпадением здесь и не пахнет. Поэтому Эскюэль заметил, что один из учеников справляет нужду, помогая себе левой рукой, а его товарищи действуют правой: левая у них просто свисает вдоль тела. Одним взмахом ладони Эскюэль протер запотевшее от жаркого дыхания стекло, вгляделся в мальчишек пристальнее и обратил внимание, что чудак-левша поднял свободную руку и что-то делал ею — что именно, инспектор не столько видел, сколько угадывал по движению локтя. Кровь прилила к лицу инспектора, он побагровел, шея в крахмальном воротничке раздулась, Эскюэль сглотнул обильно набежавшую слюну, и в животе у него заурчало. Наконец-то он вычислил преступника, который вот уже с неделю разрисовывает стены и двери постыдными граффити, позорящими его, инспектора, и честь его супруги. Рыхлое откормленное тело Эскюэля содрогнулось: то была жестокая радость хищника в предвкушении добычи. Еще несколько секунд ожидания, и отвратительный пачкун обернется, полностью себя выдаст. Эскюэля охватило такое нетерпение, что ему казалось — мальчики писают целую вечность. Он уже готов был распахнуть окно и крикнуть им, чтобы никуда не уходили. Но тут он услышал стук в дверь и шаги по паркету. Двумя руками он замахал на вошедшего, призывая к тишине. В глубине двора один из учеников слегка присел и шагнул к дверце, собираясь покинуть кабинку.
— Эскюэль! — окликнул директор. — Я тороплюсь!
Не смея игнорировать начальство, Эскюэль обернулся, не отпуская, однако, занавеску. Месье Приер, директор коллежа, смерил подчиненного презрительным взглядом. Эскюэль понимал, что шпионаж — часть его обязанностей, и все же при свидетеле чувствовал себя неловко. За все годы службы инспектор так и не смирился с неуважением окружающих, и теперь он воспользовался блестящей возможностью восстановить справедливость и свой авторитет.
— Господин директор, я просто обратил внимание… во время работы мне пришло в голову…
Эскюэль не находил слов, открытие пьянило его, он путался в словах и запинался.
— Не нервничайте так, Эскюэль, — снисходительно произнес месье Приер.
— Я нашел автора надписей! — смущенно выпалил инспектор, при этом его одутловатое лицо исказилось сладострастной гримасой. — Вон он! Посмотрите сами!
Резко развернувшись, Эскюэль оттопырил указательный палец, и директор тотчас бросился к подоконнику, довольный тем, что наконец подошел к логическому завершению скандал с граффити, жертвой которого оказался и он сам.
— Минуточку… одну минуточку… — в замешательстве пробормотал инспектор.
В глубине двора четверо школьников уже покинули туалет и о чем-то болтали, прежде чем вернуться в классы, а один из них развлекался, подбирая камни и целясь в центр площадки, словно в футбольные ворота. Господа перед окном легко узнали мальчишек: Мишле из третьего «А», Фиёля из третьего «Б», Трюбера из четвертого «Б» и Мартена, двоечника из пятого «Б».
— Который из них? — спросил директор.
— Точно не знаю, — пролепетал Эскюэль. — Я только что видел его со спины, ждал, пока он справит нужду и повернется. Но тут вы вошли и…