Происхождение боли
Шрифт:
— Какая ты молодец! Не то, что я — трусиха…
Анна осторожно сняла Лизу с себя, вздохнула о потерянном посохе и глянула вперёд.
Перед ними уходила далеко вверх гора, обросшая весёлым мхом и строгими елями, перерезанная точно посредине узким ущельем, в которое втискивалась тропа.
— Надеюсь, ты хоть темноты не боишься? — сказала Анна, потому что высокие стены ущелья были угольными.
— Нет, только давай говорить о чём-нибудь, — прошептала Лиза.
Холод и мрак. Анна верила, что глаза привыкнут и идти будет не сложнее, чем по открытой долине.
— Кто у тебя
— Дочь.
— Она тоже умерла?
— … Нет, она жива.
— А мой мальчик умер. Мои страдания были напрасны…
— Не думай об этом.
— Я наделась, что здесь он будет со мной, моя кровиночка, но он пропал…
— Его вернут на землю, дадут ему новую жизнь.
— Откуда ты знаешь?
— У меня здесь есть одна сведущая знакомая. Она говорит, что духи пробывают тут какой-то срок, а потом возвращаются на землю. Твой младенец, должно быть, сразу вернулся, ведь он совсем не пожил и не успел нагрешить.
— Ну, а я чем?…
— Не думай об этом!
— Да… Как зовут твою девочку?
— Ада.
— Какое-то страшное имя…
— Почему? Обычное. Если не слишком много читать…
— … Кто ты родом? Из какой страны?
— Из Англии. А ты?
— Из России…
Над головами блуждающих матерей сцеплялись корни елей. В какой-то момент Анне померещилось, будто какое-то существо заглянуло сверху в ущелье, но она запретила себе смотреть наверх — во-первых, чтобы глаза не отвыкали от темноты, во-вторых, чтобы не тревожиться лишний раз. Чёрный коридор плавно загибался то вправо, то влево и нигде не расширялся настолько, чтоб двое могли идти рядом.
Глава XXXVI. В которой Макс учит Эжена вести себя в свете
Предполагалось, что, вернувшись из поездки под Дижон, Макс начнёт совершенно иную жизнь, поэтому… Так он пытался оптимистично объяснить предчувствие, на которое пожаловался, всходя по тёмной лестнице, Эжен: «Мне кажется, что смерть совсем близка…».
На свету, в уюте, с детьми мрачный предсказатель успокоился. Макс педантично пересчитал деньги, протянул собрату лист — письмо господам Растиньякам, которое сочинил поутру. Макс очень учтиво представлялся, называл дружбу с Эженом честью для себя, давал совет ни в коем случае не тратить даримые десять тысяч на выезды юных баронесс в ангулемское общество: брат вскоре пригласит их в Париж, и вкус девушек не должен быть испорчен; рекомендовал запастись провизией, купить тёплой одежды.
— Мы условились, что в свете тебя окружат не усыпанные бриллиантами манекены, а живые люди, видящие сны, скрывающие страхи, жаждущие странных подчас удовольствий. Ничему не верь слишком быстро, ничему не удивляйся, ни в чём не отказывай им, если это не наносит тебе прямого ущерба, и не жди, что тебя, одетого от Инкермана, пригласят в финансовую махинацию, заговор против влиятельной особы или подобную комедию для отвода глаз…
— Чьих глаз?
— Чужих, недостойных доверия… Очень важно усвоить общие правила обхождения. Со старшими — уверен — ты ведёшь себя отлично. С мужчинами-сверстниками нет нужды любезничать. Коли их во все места любыми намёками: им стыдно забывать, что такое боль…
— А дуэли? Я не хочу…
— Дуэль
— Понятно.
— С женщинами всё сложнее. Они — не просто порода людей, а живой, сверхчувствительный индикатор добра и зла в нас, — Макс заметно разволновался, — С ними мы должны совершать чудеса, вкладывая все силы ума и всяческую искусность. Если ты злословишь на женщину или говоришь ей что-то неприятное, — гореть тебе в Аду; если ты говоришь ей комплименты без искренности, — ты пошляк и хам; если женщина слышит от тебя те похвалы, которые хотела услышать, — ты глупец; и только если тебе удастся нелицемерно восхвалить её в тех совершенствах, о которых она, при всей своей самовлюблённости, не догадывается, — ты действительно исполнишь свой первый долг перед ней и её Создателем.
— По-моему, первый наш долг перед женщинами — выводить их души из забытья, учить их что-то делать в жизни.
— В нашей?
— Почему?…
— Потому что, жизнь — это наша жизнь. Нам, мужчинам, принадлежит земля, и нам на ней работать, а женщина… — она либо участок нашей плантации, либо же наш надзиратель, нанятый Всевышним.
Эжен чуть покривился, пожал плечами: рабовладельческая метафорика была ему чужда.
— Что ж дальше?
— Второй долг.
— Любовь? — выговорил Эжен с тоской.
— Да. Её принципы сходны: ты лишь тогда будешь хорош, когда доставишь даме и все те наслаждения, о которых она мечтала, и ещё немного больше. Навсегда забудь вульгарный предрассудок, будто им нравится страстность. Этим ты скорее произведёшь впечатление на своих братьев, а подругу — просто напугаешь, тем более, что ты и в безмятежности своей немного жуток…
— Охх…
— Подавленность, раскаяние — вот украшения, которые тебе идут.
Это было четвертое противоречие, которое Эжен улавливал в наставлениях Макса, но он молчал, не желая усложнений, зная, что всё сделает по-своему.
— Я, — продолжал Макс, с досадой чувствуя, что его не слушают, — подозреваю, что ты совсем не умеешь целоваться.
Эжен, машинально глянул на губы собеседника, очень близкие и красивые, тут же отвернулся, вертя в руках пустой бокал, и вдруг выпалил грубо и зло:
— Проверить что ли хочешь?
— Вот. Примерно так, — Макс встал, отнял у Эжена хрупкую игрушку, отошёл к столу, поставил бокалы на расстоянии, накрыл их ладонями, свесил с краёв пальцы, — Только тон — помягче… Молодец… Кстати, кто такой Рафаэль?
— Парень, который пристальней смотрел бы тебе в рот.
Эжен рассказал о честолюбивом квартиранте. Это развлекло и даже развеселило Макса.
Ночь гуляла по Парижу, дыша новым морозом в окна. Из печных труб взлетали в небо искры, копоть оседала на крыши, и никому не хотелось выходить из домов, даже тем, кто, как Даниэль д'Артез, сидел в одиночестве.
Глава XXXVII. В которой Макс теоретизирует дальше, а Эжен предсказывает погоду