Происхождение боли
Шрифт:
Последняя лестница, словно случайно возникшая на склоне скалы, была шире лондонской Темзы. Опять люди, идущие с ношами — вниз, а без них — наверх. У первых одежда светлеет, у вторых — темнеет.
— Здесь как-то всё странно, слишком обыденно, — жаловалась Анна.
— Я тебя не понимаю.
— В чём суть всего происходящего здесь?
— Те, что наверху, — больные. Они делают то, что облегчает их страдания. Помнишь женщину с железными шарами на волосах? Если ей их не вплетать, то волосы начнут расти внутрь головы, пронижут мозг, глаза, вылезут в рот, в нос и в уши, так что она ослепнет, оглохнет и наверняка
— А у тебя?
— У меня их нет, но я не могу вернуться в жизнь, пока жив брат.
— Ты… — его ангел-хранитель? — усмехнулась Анна.
— Я человек, а не ангел, — сердито осекла Огаста, — Брат меня любит, а если я оживу, то забуду его; он меня потеряет.
— И ты просто слоняешься тут, ожидая его смертного часа?
— Да.
— … Ты здесь с кем-нибудь дружишь? Или у вас не бывает чувств?
— Я подружусь с твоей мамой.
Анна вновь почувствовала холод в лопатках. «Вот, — подумала, — действительно листья одной ветки. Что тот, что эта — грубияны и страхотворы!».
— … Из твоих слов следует, что это — здесь — для вас — не навсегда? Отсюда духи снова могут вернуться на землю?
— Да, когда излечатся.
— Так что же тут такое — Чистилище?
— Тут — Царство Правды.
— А… Рай?…
— Царство Правды едино, и в нём есть всё, что может быть; всё, что нам нужно.
Лестница сводила в туманно-зелёное марево. Анна ожидала увидеть что-то вроде сквера у набережной, но никакого моря не было даже на горизонте, только эта непомерно заросшая волнисто холмистая долина дремала внизу.
— Это и есть сады?
— Да. Это Иден.
— Мы тут не заблудимся?
— Тут такого не случается. Все приходят куда им надо, и встречаются с кем положено.
— О, поистине совершенный мир…
Глава XXVI. В которой Эжен готовит ловушку, а Макс объясняет природу света
Жорж алчно рассматривал гравюры в старинной книге об оружии, прислонившись к печи.
— Привет, — окликнул его Эжен, — Макс ушёл, а я придумал одну штуку. Пойдёмте-ка.
Под сенью книжных полок он усадил брата и сестру на жерди своих предколений:
— Не знаю, куда он меня потащит, но вечером нас с Максом дома не будет. Наверняка он скажет вам никому не открывать, но вы не слушайте, потому что должен прийти один важный гость.
— Эмиль? — спросила Полина.
— Нет. Старичок один. Его зовут Гобсек.
— А что в нём особенного? — подал голос Жорж, обстригающий маникюрными ножницами писчее перо в напрасной надежде на гневный запрет.
— Он прикарманил бриллианты вашей мамы — вот что. Но он не вор, он просто купил их у неё по непростительно низкой цене, когда она была рада лишней сотне франков. Итак, вы пустите Гобсека, покажете, что знаете его, назовётся себя детьми графини де Ресто и — что главное — попросите вернуть бриллианты. Он, конечно, потребует денег. На этот случай я положу в «Левиафана» пятьсот франков — вот они. Они мои, но, когда Полина достанет их и протянет Гобсеку, ты, Жорж, сделаешь то, у тебя очень хорошо получается: закричишь, что это ваши последние гроши, что папа вас убьёт, на что ты, Полина, ответишь, что честь дороже жизни.
— Это мужчинская фраза, — запротивилась девочка.
— Я сам это скажу, — решил её брат, —
— Годится. Гобсек скорей всего откажется, назовёт глупостью, но вы только не давайте ему уйти, задавайте вопросы: есть ли у него семья, дети, где он жил, когда был маленьким и молодым, было ли влюблён, что ест всего охотнее, не озябли ли его ноги и тому подобное. Возможно, он вас спросит обо мне, но вы — меня совсем не знаете и имя моё слышите впервые, ясно? Я здесь никогда не жил… Вернётся Макс — … скажите ему, что Гобсек назвался вашим дедушкой, и вы ему открыли.
— Сколько сразу лжи! — тихо возмутила Полина.
— В мелочах — да, но ведь ваши фамильные бриллианты действительно у него и получить их обратно — совсем не лишне.
Сумки с богатствами были затолканы далеко под диван, дорогие предметы Эжен унёс в спальню. Хотел и занавески снять, но как бы он объяснил это Максу?…
Макс явился затемно, благоухающий, в серебристом цилиндре и песцовой пышноворотой шубе, облицованной тёмно-серым бархатом. Он бросил на диван два больших узла и коробку. «Разворачивай и мерь», — велел Эжену.
Тот равнодушно распаковал и лениво напялил на себя тёплый редингот с норковым воротником, сунул ноги в уютные, как муфта, сапожки.
— Очаровательно! — оценила эти виды Полина.
— Шляпу тебе куплю, когда ты наконец по-настоящему вымоешь голову, — заявил Макс свысока, — Надевай перчатки и ступай за мной. Полина, никому до нас не отворяйте дверь.
Эжен оглянулся у выхода — подмигнул…
В подъезде, у крыльца ждал фиакр. Сели, тронулись.
— Тебе обидно то, как я себя веду? — спросил Макс.
— Сначала — да, но ведь оно увязано с твоим неврозом: тебе кажется, что, командуя, ты в безопасности, верно?
— Нда…
— … Другое дело, что твой страх мне, конечно, не льстит.
— Напрасно.
Эжен качнул головой, по привычке шевеля пальцами ног.
— Продолжим о свете?
— На месте.
Высадились перед дверями парфюмерной лавки. Эжен почуял оболочкой глаз крепкий искусственный запах, переступая порог очень красивого, разноцветного павильона. Дверь задела сладкозвучный бубенец.
— Вот, здесь всё начинается, — промолвил Макс, — Заметь: не в ювелирном магазине, не в портновской мастерской… Тебе внушали, что суть света в богатстве? Почему же тогда все его представители изнывают от долгов? Может, слава и власть? Полно. Разве не обязаны мы, сильные, склоняться перед слабыми, поскольку это и есть правило хорошего тона?… Свет угоден Богу только потому, что суть его одна — любовь. Бог хочет, чтобы каждый был любим. Для этого и существует красота, но её мало. Мы должны быть усладой друг другу без шелков (они лишь картина, зовущая издали вдаль), без самоцветов (они — путеводные звёзды, огни маяков, но не более). Первый наш долг — наше тело. Исправить изъяны природы — наш подвиг. Смотри, из чего создаётся рай: мыло, мыло с ароматами цветущего яблока, зелёного чая, жасмина, японской айвы, дыни, ландыша, кофе, ванили, лаванды, смородины, мяты, цитруса, гвоздики, лесной земляники, мирра, мёда, озёрных кувшинок, нарциссов, банана, кокоса, пачули, миндаля, муската, сирени… Впитать в себя всю прелесть жизни, чтоб вручить себя другому человеку, как цветок или плод Эдема, дать счастье ближнему и стать счастливым — вот добродетель и служение Небу.