Происхождение видов
Шрифт:
Эзопова немного задумалась, перестав наяривать ногти, потом махнула рукой.
– Да ладно…
– Серьезно говорю. Случилось мне в конце семидесятых работать в Военно-историческом архиве. Там-то я и познакомился, прямо скажем, с выдающимся историком еще старой школы по имени Казимир Савич Морозяк. Он явно выделялся среди обычных сереньких архивных крыс необыкновенными знаниями российской истории и абсолютно лысым черепом с копной рыжих волос, растущих непосредственно из ушей. Однажды, прослышав о моей страсти к футболу, он принес пожелтевшую пачку листов, исписанных мелким, этаким бисерным почерком.
– Как, как, Моро… чего?
– Да это не важно. Главное, я ознакомился и ахнул.
Значит так, в некоторых списках Ипатьевской летописи русская народная забава «ногасуй», так тогда именовался у нас футбол, впервые упоминается под 7064 годом от сотворения мира, то есть в 1556 году по новому стилю. При царе Иване Васильевиче Грозном. Особенно игра получила распространение во времена опричнины.
Ну, как это тебе объяснить, по сути, это параллельное правительство, ну типа администрации президента. Так вот, деятели тогдашней «администрации» сильно увлекались этим самым «ногасуем». По несохранившимся записям католического монаха Антония Поссевина, как раз в те годы тусовавшегося в Москве, игра происходила следующим образом.
Группа опричников гоняла круглый предмет, сделанный из запеченного хлеба, пытаясь загнать его в ворота Кутафьей башни Белого города.
Сообразила, откуда в русском фольклоре появился Колобок! Это же просто-напросто современный футбольный мяч!
Идем дальше. До сих пор историки спорят, зачем опричники украшали себя песьеми головами и метлами? Доходят до глупости. Мол, это символ преданности государю и желание вымести всю крамолу. Смешно. Все гораздо проще. Это всего-навсего футбольная символика. Тогда на Руси было всего две команды, и, чтобы отличить своих от чужих, одни привязывали к поясу головы, другие – метлы. Точнее не метлы, а березовые веники. Матчи обычно проходили по субботам, когда испокон века на Руси был банный день. Они и присобачивали их на одежду. Кстати, слово «присобачить» тоже оттуда. Вот и получается футбольная символика. Кто в спартаковских шарфах, кто в твоих любимых, зенитовских.
Ох, Элька, сколько там еще интересного было в записках этого Морозяка. Что, например, английский купец Дженниксон, побывав в Москве, рассказал о замечательной игре королеве Елизавете I, и английский футбольный термин «аут» восходит к русскому слову «ату», что означает «держи его», «хватай», и еще до фига чего.
Между тем серебристая галоша машины подползала к ВДНХ. Ох, господи, как же славно я тут проводил время году этак, по-моему, в восемьдесят первом. Или восемьдесят втором. Да не важно. Работал я здесь гидом-переводчиком с собачьего португальского языка, на каникулах, во время еще учебы в инязе. Через месяц усиленного тресканья пива во внутренне-выставочных пивных, португальцы и бразильцы в те годы не особо рвались в Союз, начальство крепко призадумалось над моим вполне легальным бездельем. И дало мне три дня на углубленное изучение французского, итальянского, немецкого, даже греческого языков, английский я знал сам, после чего бросило меня в топку взаимоотношений с туристами из вышеперечисленных стран. Жалко в мировой литературе не сохранилась та пурга, которую я нес доверчивым иностранным гражданам! Гомер с Жириновским отдыхают.
– Интуристы, они же, как дети, вы их особо не пугайте, – наставнически причитала нам седовласое чучело влагалища, вступившая в партию большевиков где-то в глубоком, дореволюционном и антисанитарном подполье швейцарского Циммервальда, под названием Берта Христиановна. Она вроде как курировала переводчиков на ВДНХ.
Ну, я и не пугал. Рассказывал доверчивым итальянцам, что статуи союзных республик на фонтане «Дружба народов» отлиты из чистого золота. По двадцать две тонны каждая. Наивным французам легко втемяшивал, что высота Останкинской телебашни – 785 метров и ни пядью меньше. Когда наиболее занудные пассажиры тыкали мне в лицо какие-то буклеты с совершенно другими, более скромными координатами, я, покровительственно гладя их по голове, объяснял, что все зависит от высоты антенны, которую то вдвигают, то выдвигают. Туда-сюда. Это же дураку понятно!
Однажды на чистом португальском языке я вещал президенту островов Зеленого Мыса о тайнах мироздания. В павильоне «Космос». И так леплю уверенно, даже сам иногда начинаю верить в то, что говорю. А этот паразит, лидер прогрессивного, блин, революционного движения «Не знаю куда присоединиться», тычет пальцем в какую-то витрину. Я подхожу, смотрю. Там стеклянная плошка с какой-то зеленой блевотиной. И надпись: «Результаты научных биологических исследований на орбитальной космической станции „Салют“». Перевожу. А этот, Маугли на пенсии, ехидно так блеет: – А какие такие результаты, очень интересно, я с детства увлекаюсь естествознанием, даже доктор наук по этой самой части?
Я позеленел, как этот самый ихний мыс, держался же только на плоском коньяке, который истошно глотал в местном туалете, куда бегал каждые пятнадцать минут, справедливо ссылаясь на естественные надобности.
– Понимаете, господин президент, в космосе ведь невесомость, так? Так. И вот растения там растут не вверх, как положено везде, и на островах Зеленого Мыса в частности, а вширь!
Я еще руками попытался обозначить, как именно это происходит.
– Как, как?! – остолбенел заморский гость.
– Да вширь, это же элементарно, там же нет ни пола, ни потолка. Вот и прут в ширину! Что поделать, наука!
Стоящий за спиной высокопоставленной делегации наш мужик из ЦК, прекрасно знающий язык, украдкой показал мне большой палец – класс!
Больше никаких вопросов мне не задавали.
И интурист верил, восхищался нашими трудовыми свершениями и кричал: «Се бьен! Дас ист фантастиш! Магнифико!» – и так далее, в зависимости от расовой, языковой и прочей половой принадлежности.
Кстати, стать знатным полиглотом не представляло для меня абсолютно никаких проблем. Надо использовать с нужным прононсом слова этакого общечеловеческого характера. Типа коммунизм-социализм, гидра империализма, советский-антисоветский, Калашников-паф-паф, сортир-клозет, космос-Гагарин, водка-портвейн, Брежнев-Андропов, Мартини-Челентано, ну и так далее. Иногда для правдоподобия вставляя подцепленные из кинофильмов, мировой литературы и обихода фразы – нихт шиссен, хенде хох, Гитлер капут, шалом, ке коза фай, ву ле ву куше авек муа, азохен вей, бояре, и все такое, аккуратно перемешивая все это с матерными частушками и истерическим мельтешением конечностями.
Было труднее с греками, все-таки не романо-германская группа языков, в которых я хоть что-то петрил. Но, зазубрив ровно три слова, как сейчас помню, «периптеру»– павильон, «делифорос» – ракетоноситель и «не» – да, я легко справлялся и с элладской напастью. Еще я гордился тремя словосочетаниями по-шведски: во-первых, «Каашон поо такет» – Карлсон, который живет на крыше, «шукшетушка» – медсестра и, конечно, «Я ебарь» – что удивительным образом обозначало – я работаю. Между прочим, особенно последнее выражение понимали не только шведы, но и некоторые весьма далекие от Скандинавии наши гражданки. Вот оно, кстати, реальное, генетическое подтверждение существования в далекой древности пути из варяг в греки!