Прокламация и подсолнух

Сович Мила

Цыган, совсем уж было задохнувшийся от вида липпициана, потер собственный подбородок и глубоко задумался.

Парнишка прошел мимо него под навес, едва удостоив косым взглядом, чтобы убрал ноги с прохода. Потребовал себе мамалыги и чего-нибудь горячего – попить. Несмотря на уверенную повадку парня, уголки рта у него все-таки подрагивали, и озирался он немного затравленно.

Когда хозяин притащил обед, то внезапно потребовал с «господина» плату вперед. Тот смерил хозяина таким взглядом, будто с ним заговорила силосная яма, но полез за кошельком. Вытащил, опустил на стол – кошелек отозвался приятным звоном.

Все во дворе замерло. Покривился даже корчмарь.

– Да убери ты кошель, боер, – одними губами прошептал он. – И откуда ты такой взялся?

Юный боярин явственно осознал промах, но сдаваться не пожелал. Бросил сквозь стиснутые зубы:

– Откуда взялся, там уже нету, – и шевельнулся, поправляя пистолет за поясом.

Корчмарь усмехнулся и побыстрее сгреб серебряный гульден [26] . Наклонился к уху мальчишки, шепнул:

– Дай еще один, боер, я тебе разменяю. Неча флоринами [27] по таким дырам светить. И это... Может, тебе сопровождающих выделить, хоть до заставы?

26

Гульден – серебряная монета достоинством в половину талера.

27

Флорин – другое название гульдена.

Мальчишка снова ответил презрительным взглядом.

– Еще чего. Не впервой одному ездить. А если хочешь услужить, подай мне еще бумаги лист и перо с чернильницей.

– Бумага дороже мамалыги встанет, боер, – предупредил корчмарь, изумленный таким приказанием.

– Ну так возьми из сдачи, – огрызнулся тот. – Да не дери, смотри, я ведь цены-то знаю!

– Не шуми, боер, – почти добродушно погрозил пальцем корчмарь. – Не у себя в усадьбе, чай. Бумагу дам, перо только у меня паршивое, а в чернильнице, может, таракан какой засох. Так что дорого не сдеру. А про сопровождение ты подумай, здесь места глухие, – и доверительно шепнул на ухо: – Народ разный попадается.

Юный боярин скривился.

– Будто я не знаю, что здесь до пандурской заставы на границе палкой докинуть можно!

Корчмарь утомился уговаривать и пожал плечами.

– Как господин прикажет.

Цыган продолжал наблюдать. Мальчишка с жаром накинулся на мамалыгу и хлеб, но стоило хозяину принести дешевую серую бумагу и перо с чернильницей, загрустил и даже про еду забыл. А может, успел утолить первый голод. Писал он споро, только изредка замирал и тяжко переводил дыхание, потирая поверх воротника горло. Раз даже незаметно щеку вытер. Закончив письмо, долго сидел, глядя перед собой остекленевшими глазами. Со вздохом свернул бумагу, капнул воска со свечи. Печатки у него не было – притиснул монеткой, выданной хозяином, и сунул за отворот мундира. Снова принялся за еду, но уже медленнее и будто с трудом.

Бродяги-гайдуки все это время тихонько шушукались. Потом вдруг расплатились и тесной кучкой покинули постоялый двор, продолжая переговариваться вполголоса.

Цыган почесал в затылке: конь, конечно, был прекрасен, но соваться ему что-то расхотелось. Да и глаза юного боярина ему теперь не нравились: плескалось в них на самом донышке что-то темное, мрачное и отчаянное... Конечно, щенок совсем, конечно, без охраны и в дальней дороге – вон как деньги бережет, но чутье подсказывало цыгану: парень дошел до той грани, за которой человек творит неведомо что, даже не понимая своих деяний. К дьяволу связываться с сумасшедшим, какой бы легкой добычей тот ни выглядел! К тому же, бродяги явно положили глаз и на кошелек, и на коня с хорошим седлом, а у мальчишки за поясом пистоль, и если цыган не ослеп, то второй остался в ольстре на гнедом...

Он так и просидел, размышляя и покуривая, пока боярин не закончил нехитрый обед и не встал. Коня ему подвели быстро, и он сноровисто вскочил в седло, едва коснувшись носком стремени. Разобрал поводья, потрепал гнедого по шее и что-то шепнул ему на ухо.

Корчмарь еще раз попробовал предложить боеру послать с ним слуг, но тот вновь огрызнулся, и хозяин со вздохом проводил его со двора. Цыган тоже вздохнул вслед: сытый липпициан играл, бочил, охлестывал себя хвостом по бокам... Уносил с собой чужую душу. Вот только цыган ни единого мига не жалел о своем решении: все-таки глаза у мальчишки были очень и очень нехорошие.

Время показало, что он поставил на правильную лошадь. Когда в распадке дорогу гнедому преградили двое оборванцев в овчинных жилетах и с тесаками в руках, а еще четверо ссыпались со склонов с боков и сзади, Штефан не стал слушать, что ему обещают оставить жизнь. Он и не слышал толком ничего, от усталости и недосыпа пребывая уже где-то за гранью реальности.

Не спеша вынул пистолеты из ольстров, взвел курки. Подождал немного – бродяги с дороги не отошли, даже засмеялись и стали подначивать, мол, не выстрелишь.

Они стояли очень близко, целиться было ни к чему, а после всего пережитого эта беда оказалась последним перышком, которое ломает спину верблюда, и на последствия стало совершенно наплевать...

Штефан молча вытянул руки и разрядил пистолеты в бородатые рожи. 

Часть II

– 1 -

– Макария! Чтоб тя черти взяли, поросенок, ты б еще мокриц развел!

– Так я ж, дяденька Мороя, того... В речку сверзился, эта скотина дюже норовистая!

– Молчать, я тебя спрашиваю! Это ружье, дубина! Ружье, понимаешь? А не ухват, черт тебя дери, и не коромысло! И не нравится скотина – будешь пешкодралом по горам скакать, понял? Ишшо тебе норов подбери, голодранцу!

Телега скрипела по дороге, возница спал, свесив голову на грудь и уронив вожжи. Остальные слушали перебранку и тихо ухмылялись в усы: а и за дело парня строят, коль в отряд попал, изволь соответствовать! Пограничная служба – она, брат, не просто так, что налоги списывают. Тем более, тут место неспокойное, и граница не одна. До Порты тож рукой подать. Вот и лазает всякая шушера, что с австрийской стороны, что с турецкой, и все, слышь, через Романию!

Но парнишка, конечно, по первости не обтерпелся еще, как его отец в пандуры законопатил. Сидит теперь, вздыхает и мрачно косится на своего мерина, который в руках у Морои – сущий котенок, вон шагает следом и даже ластится украдкой, сдвигая шапку на нос...

– Ладно, – махнул рукой Симеон. – Мороя, забери у Макарки коня пока, а то свернет себе шею всамделе. И ездить научишь, у его батьки одна упряжная кобыла, и та еле ноги таскает.

– Слушаю, командир, – пробурчал Мороя и тяжко вздохнул, крутя в руках несчастное ружье, от которого вышел весь сыр-бор. – Это надо было так оружие улячкать, а?.. Да в армии бы его за такое дело...