Прокля'тая Русская Литература
Шрифт:
– Объективные причины состоят в том, - заметил Муромов, - что Толстой подлинно застрял в эпохе Просвещения, во французском его варианте. Не случайно он так любил Руссо. А основная идея Руссо заключается в том, что никакой испорченности в человеке нет, что он хорош в своей естественности, а этой естественности противостоят культура и цивилизация. Цель человеческой жизни поэтому заключается в том, чтобы эту естественность в себе возродить. Эта идея оказалась Толстому очень близка. Именно поэтому он выступал против всех государственных и культурных институтов. Собственно, Толстой - это самый громкий голос против цивилизации и культуры. Исходная же идея христианской догматики - это идея глобальной испорченности человеческой природы в результате грехопадения. Поэтому она нуждается в обновлении и преображении, и совершается все это преображение лишь с Божией помощью. Но именно это Толстой категорически отрицает. Он полагает, что человек может всего добиться собственными силами. Поэтому Спаситель ему не нужен. Неприятие Толстым церковных Таинств логично. Ведь если человеческая природа не повреждена, то непонятно, зачем нужна благодать? Не случайно он не принимал Таинство Евхаристии. Оно для него было просто личной мукой. При этом самые безжалостные слова проронил о Толстом Бердяев: "Я не знаю во всемирной истории другого гения, которому была бы так чужда всякая духовная жизнь. Он весь погружен в жизнь телесно-душевную, животную. И вся религия Толстого есть требование такой всеобщей кроткой животности, освобожденной от страдания и удовлетворенной. Я не знаю в христианском мире никого, кому была бы так чужда и противна самая идея искупления, так непонятна тайна Голгофы, как Толстому. Во имя счастливой животной жизни всех отверг он личность и отверг всякую сверхличную ценность..."
Ригер покачал головой.
– Так ли это? Считается, что не найдя утешений в философии и науке, Толстой вынужден был признать, что именно вера наполняет жизнь смыслом, но очень скоро религия представились Толстому бессодержательной и ненужной. Его осенила мысль написать своё Евангелие, объединив по "смыслу" все Евангелия в один текст и выкинув из него "ненужные", как ему казалось, фрагменты... Но на самом деле всё немного иначе. Ещё в молодости, будучи 27-летним офицером, Лев Николаевич сделал в своём дневнике следующую запись: "Разговор о божестве и вере навёл меня на великую, громадную мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить жизнь. Мысль эта - основание новой религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности, религии практической, не обещающей будущее блаженство, но дающей блаженство на земле". Увы, создать новую религию ему оказалось не под силу и он предпочел исказить и искорежить старую...
Верейский задумчиво покосился на Ригера.
– Юношеские планы могли быть и забыты, Марк. Но надо заметить, что во всех писаниях Толстого о Церкви присутствует элемент сильной личной обиды, неудовлетворенности и раздражения. Возникает вопрос: если человек проповедует то, что мы сейчас называем терпимостью к чужим взглядам, почему он сам пишет о Церкви такие вещи? Слишком отчетливо звучат в его пассажах ненависть и оскорбленное самолюбие...
– Гордыня...- согласился Ригер, - он не переносил и малейшего возражения... А, кроме того, профессор С. Булгаков вспоминал о своей беседе с Л. Толстым в Гаспре, в Крыму, в 1902 году: "Я имел неосторожность в разговоре выразить свои чувства к "Сикстинской Мадонне" Рафаэля, и одного этого упоминания было достаточно, чтобы вызвать приступ задыхающейся, богохульной злобы, граничащей с одержимостью. Глаза его загорелись недобрым огнём, и он начал, задыхаясь, богохульствовать". Больным он был, это верно, и точный диагноз - истерическая гордыня.
– Ладно, - вздохнул Голембиовский, - заканчивайте, Алеша, осветите последние годы жизни.
Верейский кивнул.
– Через год после отлучения, в 1902 году, Толстой написал кощунственную легенду о дьяволе - "Разрушение и восстановление ада". Софья Андреевна в своем "Дневнике" писала: "Это сочинение пропитано истинно дьявольским духом отрицания, злобы, глумления надо всем на свете, начиная с Церкви... А дети - Саша, ещё неразумная, и Маша, мне чуждая - вторили адским смехом злорадствующему смеху их отца, когда он кончил читать свою чертовскую легенду, а мне хотелось рыдать...". В том же 1902 году Толстой написал свое знаменитое обращение "К духовенству", полное такого цинизма и нелепости, что даже в Советской России его напечатали только однажды - в 90-томном Полном собрании сочинений, которое доступно лишь для специалистов, ученых-филологов. В это же время, с февраля 1902 года, состояние здоровья Толстого начало ухудшаться: он перенёс тяжёлую болезнь. Врачи опасались за его жизнь. Ему пришлось поехать в Крым и провести там более полугода. В это время было предпринято несколько попыток убедить Льва Толстого покаяться, примириться с Церковью и умереть православным христианином. Но Толстой решительно отверг такую возможность: "О примирении речи быть не может. Я умираю без всякой вражды или зла, а что такое церковь? Какое может быть примирение с таким неопределённым предметом?" Семейная жизнь Толстого тоже превратилась в мучение и для него самого, и для семьи. В отношениях между Толстым и его женой и сыновьями нарастало взаимное отчуждение. Он несколько раз заговаривал с женой о разводе, отказался от всего имущества. Его часто мучает мысль уйти из дома. В последние годы Толстой особенно сблизился со своим редактором и издателем Владимиром Чертковым. В июле 1910 года под влиянием Черткова Толстой тайно пишет завещание в ущерб интересам жены и сыновей, в котором он отказывался от прав на сочинения и все свои писания после смерти предоставлял на редактирование и издание Черткову. Он умер без покаяния и ушел из жизни непримиримым врагом Церкви. Сегодня некоторые высказывают мнение, что в конце жизни писатель, возможно, испытывал колебания и помышлял о возврате в Православие, однако документальных свидетельств "колебаний Толстого" нет. Несмотря на это, уже более 100 лет в России находятся люди, требующие "реабилитации" Толстого и удивляющиеся, почему на могиле писателя нет креста. Возмущающимся он дал ответ сам: "Я действительно отрекся от церкви, перестал исполнять её обряды и написал в завещании своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали ко мне церковных служителей и мертвое мое тело убрали бы поскорей, без всяких над ним заклинаний и молитв, как убирают всякую противную и ненужную вещь, чтобы она не мешала живым".
– Да-с... грустно, - вздохнул Голембиовский.
– Но...- осторожно обронил Муромов, - кое-что, он, кажется, понял. Оригинальностью мышления Толстому не похвалиться, и многое надо списать, как я уже говорил, на влияние Руссо и философии Шопенгауэра, на близость к теософским оккультным учениям, на интерес к масонским журналам и учению Будды, - всё это, смешиваясь, превращалось в "его взгляды". Однако в конце жизни сам Толстой признал, что его концепция "разумной веры" нелогична и запутана. В "Дневнике" от 17 октября 1910 года писатель делает это горькое признание: "Читал Шри Шанкара. Основная метафизическая мысль о сущности жизни хороша, но всё учение путаница, хуже моей".
– Вообще, способствовал ли, по-вашему, Толстой разложению русского государства?
– Если точно исследовать, какими тиражами выходили книги Толстого в России, кто их читал, какие выводы делались из прочитанного...
– задумчиво обронил Верейский, - воспринимали его на ура, а так как "ум у каждого был не свой" - что ж удивляться? Существуют реальные документы, которые показывают, что те или иные публицистические статьи Толстого, например, знаменитая "Солдатская памятка", способствовали разложению армии. Сами эсдеки указывали на это, хотя его идеи были очень далеки от идей социал-демократов, он проповедовал непротивление злу насилием, был категорически против каких-то насильственных переворотов. Но его публицистика оказалась очень полезной с точки зрения конкретной реализации социал-демократических задач: разложения армии, критики государства. Все это социал-демократам, а затем и большевикам было на руку. Влияние толстовских идей во всей их двойственности, то есть и непротивления злу насилием, и критики государства и Церкви - испытали на себе практически все русские интеллигенты начала ХХ века. Это видно по их письмам, дневникам, мемуарам...
– Но сегодня толстовство мертво, - пробормотал Ригер, - я о нем вообще не слышал...
– Не совсем...- оспорил его Верейский, - толстовцы - это те, которые пытались выполнить заветы Толстого в области практической жизни и организовывали земледельческие коммуны, но быстро выяснилось, что русским интеллигентам плохо удается пахать землю, и не получается собирать урожай. Но толстовство - это и утверждение, что в христианстве важна не мистико-догматическая сторона, а моральная - не делать зла другим, исполнять заповеди... Когда сегодня люди говорят подобное, они, сами того не осознавая, проповедуют толстовство...
Голембиовский вздохнул и поднялся.
– Я как-то видел книгу одного американского издательства, - проронил Муромов, - это был Диккенс. Я удивился, том был в два раза тоньше оригинала. Я почитал. Что интересно, хуже не стало...
Ригер расхохотался.
– У нас предложение кастрировать классика воспримут как кощунство...
– Вот именно. Его пассажи за кощунство никто не принимает, но урежь их - завопят, - Голембиовский махнул рукой, - Ладно, обобщим. По мнению Бердяева, Толстой был злым гением России, соблазнителем ее. В нем совершилась роковая встреча русского морализма с русским нигилизмом, и дано было нравственное оправдание русского нигилизма, соблазнившее многих. С этим не поспоришь. Толстовская мораль восторжествовала в русской революции, но не теми идиллическими и любвеобильными путями, которые мнились самому Толстому. Он сам, вероятно, ужаснулся бы этому воплощению своих моральных оценок, но именно он вызывал тех бесов, которые творили революцию, и сам был ими одержим. Толстой был максималистом и отрицал государство и историю, и его максимализм и космополитизм тоже осуществились в русской революции. Толстовская мораль расслабила русский народ дурным непротивленчеством дьявольскому злу, лишила его мужества в суровой исторической борьбе, убила в русской нации инстинкт силы и славы, но оставила инстинкт эгоизма, зависти и злобы. Эта мораль была бессильна преобразить человеческую природу, но могла лишь подорвать творческие инстинкты созидания. Толстой отверг государство, видел в нем источник зла и насилия, он оказался выразителем антигосударственных, анархических инстинктов русского народа. Он дал этим инстинктам морально-религиозную санкцию. И он - один из виновников разрушения русского государства.
Он идеализировал простой народ и обоготворял физический труд, в котором искал спасения от бессмыслицы жизни. Но он высокомерно презирал духовный труд и творчество, и эти толстовские оценки также проступили в русской революции. Творец, Толстой был лишен чувства творчества и его свободы, не ценил личности и таланта, и явился одним из виновников разгрома русской культуры.
Толстой стремился к святости, но святость не может быть нигилистической. Он ничего не достиг, лишь потерял свою душу и отравил ядом своего кощунственного недомыслия целые поколения. И потому преодоление толстовства есть духовное оздоровление России, ее возвращение к своей миссии в мире. Романы оставить, но отредактировать, а его самого - к чёрту ...
– Ну, он и так там находится, - кивнул Ригер, - а я запишу себе для памяти, что гениальность в безбожном мозгу вполне совместима с глупостью.
Глава 11. "Смертник"
"Если я обречён, то обречён не только на смерть,
но и на сопротивление до самой смерти".
Франц Кафка.
– Ну, и кто следующий? Чехов?
– Да, пожалуй.
– Если вы, Борис Вениаминович, решите выбросить его из литературы, мне даже страшно представить физиономию Шапиро, - расхохотался Ригер, - его диссертация...