Проклятая кровь

Белых Александр Евгеньевич

– Пять лет два месяца и восемь дней, - сухо дополнил мои слова камердинер, - исключительно для точности, сэр.

Я лишь покачал головой. Старый, добрый, верный Паскаль всегда переживал за меня сильнее, чем я сам. Мой слуга точно щит всегда прикрывал меня от ударов судьбы, с какой бы стороны они бы не начались.

– Я должен был приехать.

– Знаю, сэр, - немного с печалью откликнулся рыжеволосый и проскрипел точно несмазанное колесо телеги.
– Долг!

Наш разговор оборвался едва начавшись. Мы оба пребывали в замешательстве. Каждый разбирался в странных чувствах, пришедших неожиданно в душу вместе с прибытием в столицу.

Экипаж катил по вымощенной камнем дороге, поскрипывая и подпрыгивая время от времени. Смотреть на пейзажи и архитектуру не хотелось. Мы молчали, слыша, как о чем-то оживленно переговариваются Делмер и кучер. Новый слуга, так неожиданно свалившийся мне на голову, рассказывал какие-то истории из собственной жизни. Кучер в ответ то и дело разражался хохотом, время от времени, судя по звукам бил дружески вон Кея по плечу. А иногда крепко выражался, тем самым показывая, как сильно он проникся сопереживанием.

– Бесов корень, ну ты и даешь, бродяга!
– восхищенно присвистывал он, или разражался.
– Зеленый ельник! Да быть такого не может! Вот хня!

Паскаль, прислушивающийся к беседе, недовольно прокомментировал:

– Подобрали на свою голову, сэр. Голытьба и головорез! Он же душегуб! Прирежет нас, коль придет такая мысль в пустую головенку и пиши пропало! На нем же места живого нет от татуировок. Это как же так получилось! Собрать на таком неказистом теле все клейма тюрем и каторг не то что ближайших провинций, а чуть ли не со всего континента!

– Уникальный экспонат, не правда ли?
– улыбнулся я негодованиям камердинера.
– Любопытно будет услышать историю, как он собрал столь обширную коллекцию и при этом остался жив.

– Вам бы лишь истории поинтересней собрать, - буркнул Паскаль, - а то, что из-за этих истории мы в таких передрягах оказываемся, так-то пустяки! Зато книги, будто свежую выпечку раскупают. Бестселлер! Вот как нарекли.

– Жизнь без приключений лишь существование, милый мой Паскаль, - ласково отозвался я, хлопнув камердинера по плечу.
– Можно всю жизнь прожить лягушкой в болоте, спокойно и мирно, а можно подобно аисту увидеть прекрасные теплые края.

– Каждой свинье своя лужа, - проворчал рыжий камердинер и снова недовольно умолк, сопя, демонстрируя негодование.

Я лишь улыбнулся, совсем не обижаясь на слова слуги. Мы пробыли слишком много времени вместе и слишком многое разделили на двоих, чтобы обижаться друг на друга по пустякам. У каждого бывает дурное настроение. Порой бедолаге Паскалю приходится терпеть мой несносный характер, а я упрям не меньше нерадивого ишака.

А главное мы оба прекрасно понимали нелепость слов Паскаля. Рыжий камердинер любил путешествия и приключения не меньше моего. Возьми и начни я сидящий образ жизни, заковав досуг стенами дома, кто знает, чей бы вопль боли раздался раньше. Не усидел бы Паскаль подобно лягушке. Это знал я, знал и он, оттого собственно и дулся.

– Подъезжаем, сэр, - коротко изрек слуга, отодвинув занавески и выглянув в окно.

Экипаж проехал еще немного, колеса шуршали по мелкой гальке, усыпанной в изобилии на дороге, а затем остановился. Устало фыркнули лошади, а кучер спрыгнул с козлов, пророкотав:

– Прибыли, господин!

Я следом за Паскалем неспешно покинул салон экипажа. Глубоко вздохнул, ощущая чистый прохладный воздух и душистый аромат ранних цветов и новой листвы. Затем огляделся.

Старый милый дом!

Как давно я здесь не появлялся! Пять лет? А словно все двадцать. И ничего ведь не изменилось! Мраморный фонтан, на пьедестале которого в виде морской волны парило два дельфина. Ярдов десять правее уютная беседка, увитая алым плющом. А еще дальше, на открытой площадке находились стенды для стрельбы из луков. Там мы часто пропадали с Филиппом и Михелем, оттачивая мастерство. Надо признать Михель всегда стрелял лучше остальных. А Филиппу удавалось искусней отвертеться от наказаний, каждый раз, когда стрела промахивалась и разбивала стекло оранжереи, находящейся недалеко от нашего стрельбища.

Я улыбнулся воспоминаниям. Как я любил бродить по аллеи, ходить мимо кленов, дубов и вязов, наблюдать как дикий виноград с каждым годом все сильнее обвивает стальную ограду забора, поглощая ветвями холодное железо. Теперь виноград разросся еще сильней, лишь кое-где виднелись узоры прорех.

Старый милый дом - вот он, молчаливо замер, приветствуя отпрыска, воспитавшего в своих крепких стенах. Дом, где происходили и радости и ссоры, обиды и примирения, но где, несмотря на все, нам всегда было безопасно. Он сохранил не одно поколение Лефевров, трепетно оберегая хозяев, будто мать детей.

Я стоял, всматривался в детали, а перед глазами возникали картины из детства.

Вот по той тропинке бежит Михель, разгоряченный, перепуганный, а за ним гонится Филипп с кнутом и время от времени слышатся удар и вопли боли. Это случилось, когда Михель сломал макет корабля, который несколько месяцев клеил с усердием старший брат.

А вот в беседке прячусь я сам. Рассерженный дворецкий пытается понять, кто разбил вазу с цветами, нашел мяч и ищет виновника.

А у старого пруда, где нашли вольготное пристанище серебристые карпы, мы с Михелем в тщетной попытке разжечь трубку с табаком, взятую тайком у отца, попадаемся ему на глаза. И долго потом сожалеем о проступке, не в силах сесть из-за боли в высеченных мягких местах.

Сколько воспоминаний. Детских, юношеских, плохих и хороших.

Пока я предавался воспоминаниям, Паскаль уже развил бурную деятельность. Покрикивая на подоспевших слуг, он велел одним нести в комнату господина дорожные чемоданы, другим велел нагреть воды в ванну для молодого хозяина, третьих ругал, чтобы не путались под ногами.

Неуемный рыжий вихрь - эпицентр кипучей энергии - вот кем был сейчас Паскаль.

– А ты чего встал истуканом?
– накинулся камердинер на Делмера. Вон Кей был наверно единственным, кто не поддался суматохе, возникшей под руководством Паскаля.