Проклятая шахта. Разгневанная гора
Шрифт:
Вулкан опять вспыхнул. Сансевино бросился к люку и исчез. Я услышал, как щелкнула задвижка, и я остался один.
В этот момент я не испытывал страха, а только радовался его исчезновению. Страх пришел позже, с рассветом; с потоками лавы, пожирающей дома один за другим, и жаром, обжигающим мое тело.
После ухода Сансевино я отполз под прикрытие люка. На каменную крышу обрушивались лавины камней, вздымая облака пыли. Когда этот каменный дождь прекратился, я начал обследовать свою тюрьму на крыше.
Это была площадка футов пятьдесят на тридцать, окруженная каменным барьером в фут высотой. Крыша одной стороной была обращена к улице, а с другой, той, откуда я швырнул провод, был сад, густо засыпанный пеплом. Посредине его я увидел тусклый блеск моего протеза. От соседних домов этот дом отделяли узкие проходы шириной около пяти футов. О том, чтобы проникнуть в сад через такой проход, я без протеза не мог и мечтать, да и в дом я мог попасть с крыши только через люк по лестнице. Если бы была хоть какая-нибудь веревка или палка, которой можно было бы воспользоваться как костылем, я не чувствовал бы себя столь беспомощным. Но ничего подобного здесь не было, только голая площадка, огороженная барьером, и запертая дверь, ведущая и дом. У меня не было ни ножа, ни чего-либо другого, чем можно было бы попробовать открыть дверь.
Я был совершенно беспомощен. Оставалось только надеяться, что Хильда найдет остальных и они придут мне на помощь. Я даже на всякий случай окликал их. В отличие от них, я не был заточен в помещении и мог отсюда видеть, что происходит вокруг. Сверху падала пемза, и я решил с ее помощью попробовать справиться с дверью. Я понимал, что это бесполезная затея, но мне необходимо было чем-то занять себя, чтобы не сойти с ума. Я заметил, что дома стали рушиться все чаще и чаще, с интервалом в каких-нибудь десять минут. Это означало, что до меня лава доберется примерно через час с четвертью.
Я трудился над дверью около получаса. Потом, совершенно измученный и мокрый от пота, вынужден был прекратить свои попытки. Жар, исходящий от лавы, становился невыносимым, нога причиняла мучительную боль. Я соскреб пемзой примерно четверть дюйма, дальнейшие усилия в этом направлении были бессмысленны. Дверь люка была из очень крепкого дерева толщиной не менее дюйма. У меня не было ни единого шанса успеть. Начинался рассвет. Я вытер пот со лба и отполз от люка, чтобы взглянуть на вулкан. Зарево над кратером стало меньше, и в его мертвенно-бледном холодном свете я увидел плотную пелену, затянувшую все небо, – черную тучу. Потоки лавы стали менее интенсивными.
Культя моя болела в том месте, куда меня ударил Сансевино. Голова готова была лопнуть, губы потрескались и распухли. Я задрал штанину и увидел, что рана кровоточит и покрыта пылью и пеплом. Я, как мог, очистил ее носовым платком и им же перевязал. Лава неумолимо надвигалась на меня.
Потом взошло солнце. Его оранжевый диск с трудом можно было различить сквозь плотную завесу из пепла и газа. И чем выше оно поднималось, тем бледнее становилось. Что-то блеснуло в пепле. Это был пистолет Джины. Сансевино второпях выронил его. Я подобрал пистолет и сунул в карман. Если дальнейшее пребывание здесь станет нестерпимым…
Я не думаю, что мне было так уж страшно. Ведь я мог бы не оказаться в нынешнем идиотском положении, если бы не отправился из Чехословакии в Милан… Но что толку говорить «если бы». Если бы я был полинезийцем, а не англичанином, я не лишился бы ноги в результате трех последовательных операций, при воспоминании о которых меня бросает в холодный пот. Я подвернул пустую штанину и подвязал ее галстуком. Потом я подполз к тому краю, откуда видна была лава.
День был в разгаре, и светило солнце, но не так ярко, как обычно. Черная лента лавы становилась шире по мере приближения к деревне. Целыми оставались только три дома, и один из них рухнул только что прямо у меня на глазах. «Трое негритят в ряд на лавочке сидят…» Идиотские стишки пришли мне на память, когда рушился второй дом. «А потом остался один…»
Воздух был насыщен пылью от рушащихся домов. Во рту у меня пересохло, а воздух раскалялся все больше. Потом начал оседать соседний дом. Парализованный страхом, я наблюдал, как на крыше образовалась огромная трещина. Затем послышался ужасный скрежет, трещина расширилась, и дальняя половина дома рухнула наземь. Последовала жуткая тишина – лава накапливала силы, пожирая кучи булыжника. Потом трещины пробежали по остаткам крыши в каких-нибудь пяти ярдах от меня. Они распространялись по всей крыше, подобно маленьким ручейкам, и потом вся крыша начала оседать с ужасным грохотом в облаке пыли.
Когда пыль улеглась, я обнаружил, что лава подошла ко мне вплотную. Это было зрелище, от которого у меня перехватило дыхание. Я хотел кричать, бежать прочь, но не двинулся с места. Я молча стоял на четвереньках (если можно мою культю назвать ногой), не в силах двинуться, созерцая безжалостную, жестокую силу разгневанной Природы.
Я видел города и деревни, стертые с лица земли артиллерийским огнем. Но и Кассино, и Берлин ничто по сравнению с этим. После бомбежки и пожара хоть что-то может остаться. Лава не оставляет ничего. Половины Санто-Франциско будто и не было. Передо мной лежала черная гряда шлака, совершенно ровного и слегка дымящегося. Невозможно было себе представить, что всего несколько дней назад здесь кипела жизнь. Ее больше не было, и я не мог поверить, что вот здесь, со мной рядом, были дома и что они рухнули у меня на глазах. А ведь в этих домах люди жили сотни лет. Только слева все еще продолжала стоять церковь. Не успел я отметить про себя ее изумительной красоты купол, как он раскрылся, подобно цветку, и мгновенно исчез в облаке пыли. Зачарованный только что исчезнувшей красотой, я подполз к краю крыши И посмотрел вниз. Я увидел громадную стену шлака и маленькие ручейки лавы, пробивающиеся сквозь остатки домов, которые только что рухнули, заполняя узенькие проходы, когда-то существовавшие между домами, и скапливаясь как раз перед домом, на крыше которого я находился. Потом жар опалил мне брови, и я бросился в дальний конец крыши, внезапно охваченный ужасом. Погибнуть вот так глупо из-за этой проклятой двери?! Я услышал собственный голос, снова и снова взывавший о помощи. Один раз мне показалось, что кто-то отозвался, но это не остановило меня. Я продолжал орать, пока вдруг трещина не расколола крышу на две части.
Я вдруг осознал неизбежность смерти, и, как ни странно, это успокоило меня. Я перестал кричать, а вместо этого опустился на колени и начал молиться. Я молился так же истово, как бывало, молился перед проклятыми спецоперациями.
Пока трещина расширялась, я окончательно успокоился. Главное, чтобы все произошло быстро. Именно об этом я и молился. Я не хотел сгореть заживо или заживо быть затопленным лавой.
Трещина неумолимо расширялась, и вскоре дальняя половина дома развалилась на части и рухнула. В этот момент я заметил, что каменный проем люка открыт. Я бросился к нему. Это был один шанс из миллиона. Сквозь удушливый пыльный заслон я увидел ступеньки, ведущие вниз. Однако заколебался, подумав, что лучше умереть здесь, на крыше, чем быть погребенным под развалинами. Но это был мой единственный шанс, и я рискнул. Я буквально скатился вниз, угодив на кучу досок. Одной стены уже не было, и я чувствовал горячее дыхание лавы.
Сквозь пыль я вдруг увидел несчастного тощего мула, который, подергивая ушами, смотрел на меня во все глаза. Он тщетно пытался освободиться от привязи. Я поднял валявшийся на полу нож с длинным узким лезвием и перерезал веревку. У меня вдруг возник суеверный страх: если я позволю живому существу умереть, то сам умру тоже.
Одному Богу известно, почему я так поступил. Наверное, я действовал по старой пилотской традиции. Почувствовав свободу, мул вскочил на ноги и с радостным ржанием принялся бегать по комнате, а потом выбежал на наклонный пешеходный спуск, вымощенный камнями, и, высекая копытами искры, съехал вниз. Я последовал за ним, правда лежа на спине и притормаживая руками. Эти пешеходные спуски были намного удобнее лестниц. Я ощущал содрогание почвы под домом и, съезжая на очередной этаж, видел кипящий поток лавы там, где была только что рухнувшая стена дома. Спустившись на первый этаж, я обнаружил множество обломков и понял, что дом того и гляди обрушится мне на голову. Проход на улицу, по которому проводили домашний скот в дом, рухнул, и в образовавшемся проломе я увидел белую массу раскаленной лавы и ощутил ее жгучее дыхание, опалившее мне шевелюру.