Проклятая шахта. Разгневанная гора
Шрифт:
– Глядя на Везувий, никогда не подумаешь, что за последние четыреста лет произошло шестьдесят крупных извержений. – Его светло-серые глаза сверкали за толстыми стеклами пенсне. Он засмеялся и толкнул меня в бок. – Увидеть Неаполь и умереть – да? Полагаю, это изречение принадлежит человеку, который находился здесь во время извержения. – Он вздохнул. – Но сейчас он не выглядит активным. Я отправился в это далекое путешествие именно для того, чтобы увидеть Везувий. Геология – мое хобби.
Я обратил внимание на клубы дыма.
– Должен сказать, что сейчас он более активен по сравнению с 1945 годом, если это способно придать вам бодрости, – сказал я.
Он достал из портфеля кинокамеру и стал снимать вулкан через иллюминатор. Закончив съемку, он повернулся ко мне:
– Вы были здесь во время войны?
Я кивнул.
– Вы видели его извержение в 1944 году?
– Нет, его я не застал.
Он сочувственно прищелкнул языком:
– Вы упустили потрясающее зрелище, сэр. Мой сын был здесь. Он водил один из грузовиков, эвакуировавших Сан-Себастьяно. Он видел Сомма-Везувий, стертый с лица земли потоком лавы, а Сан-Себастьяно постепенно исчезал у него на глазах. Я должен был приехать и увидеть все сам. Сын рассказывал, что купол церкви был виден над застывшей поверхностью лавы. И вы прозевали такое зрелище?
Он с сочувствием покачал головой, словно я прозевал хороший фильм.
– Во время войны солдат обязан находиться там, куда направит его командование, – парировал я сердито.
– Да, конечно.
– Но как бы то ни было, я взобрался на Везувий за неделю или за две до извержения.
– Да ну! – Он с любопытством уставился на меня, его глаза сияли от восторга. – Мой сын упустил такую возможность. Оказывается, он просто не обращал внимания на Везувий, пока не началось извержение. Скажите, как выглядел тогда вулкан? Наверное, так же, как сейчас. Вы забирались на самый верх?
– Да. – Я вспомнил, как мы шли по туристской тропе от Торе-Аннунциаты и как карабкались по застывшей лаве. – Тогда у меня были обе ноги, и все равно было чертовски трудно, – пробормотал я.
– Трудно? Надо же, какое счастье встретить человека, который видел вулкан до того страшного извержения! Как он тогда выглядел?
Его возбуждение было заразительным.
– У подножия склоны были довольно пологими, но чем выше, тем круче они становились. На вершине было плато шириной в милю, окутанное горячим паром, проникавшим сквозь многочисленные щели. В сущности, плато представляло собой затвердевшую лаву, а звук наших шагов был подобен звону металла. В самом центре плато громоздилась куча пепла высотой около трехсот футов. Издали она выглядит как прыщ на вершине, а вблизи похожа на кучу шлака. Мы забрались на эту кучу и сверху смогли заглянуть внутрь кратера.
– Что вы увидели?
– Примерно каждые тридцать секунд Везувий вздыхал, выбрасывая камни с такой силой, что они отлетали на огромное расстояние.
– Это не очень опасно?
Я засмеялся:
– Конечно, каска не помешала бы. Но по счастью, воронка кратера была слегка наклонена в противоположную от нас сторону. Но грохот, с которым раскаленные камни обрушивались на плато, был нам отчетливо слышен. А в самой воронке раскаленная лава бурлила, как в пасти дракона.
– Замечательно, я должен рассказать обо всем этом сыну. Замечательно! И вы говорите, что вулкан очень изменился?
– Это зола, – показал я.
– Да, сын говорил, что ветром ее доносит до Адриатического побережья. Шесть дюймов пепла на улицах Бари в двухстах милях отсюда.
Наш разговор прервал пилот, велевший пристегнуть ремни. Через несколько минут мы приземлились в аэропорту Помильано. Было жарко и пыльно. Солнце пылало в безоблачном небе. Здесь стояла буквально тропическая жара, и мне захотелось переодеться в более легкий костюм.
Аэропортовский автобус вез нас по узким грязным улицам Неаполя, где дома придвинуты к самой обочине дороги и босоногие голопузые ребятишки играют в темных коридорах у распахнутых на улицу дверей. Неаполь совсем не изменился – все та же нищета и грязь. Белые катафалки все так же везут детей на кладбище по Виа ди Каподимонте, и, насколько мне известно, бездомные бродяги, умирающие от истощения, все так же находят свой последний приют в заброшенных шахтах. Когда мы проезжали по Пьяцца Гарибальди и Корсо Умберто, я смотрел на толпы жизнерадостных людей, мысленно возвращаясь в 1944 год. Я – летчик, лейтенант, имеющий на своем счету 19 сбитых немецких самолетов и 60 боевых вылетов. Это было до того, как Максвелл послал меня в Фоггию, до того, как я начал эти проклятые полеты на север, доставляя офицеров и припасы в партизанские отряды, формировавшиеся в Этрусских горах.
Возле авиаагентства мы с Хэкетом распрощались. Он был добр и очень помог мне в Милане, но мне хотелось действовать самостоятельно. И, честно говоря, я устал от него.
– Где вы остановитесь? – спросил он.
– Пока не знаю. Поищу какой-нибудь небольшой отель поближе к морю.
– Ну, а меня вы можете найти в «Гранд-отеле». Добро пожаловать в любое время. Если захочется выпить, я к вашим услугам.
– Спасибо. Может быть, вы как-нибудь со мной пообедаете? – Подошло такси, и я сел в него. – И благодарю вас за то, что вы были так добры со мной вчера. Я позвоню вам.
Я велел шоферу ехать в гавань Санта-Лючия. Я оглянулся: Хэкет махал мне своей серой шляпой, а стекла его пенсне блестели на солнце. Он был похож на сову, с удивлением взирающую на сияние дня. Он выглядел как типичный американский турист. Элегантный серый костюм и камера – неизменные атрибуты любого американского туриста, словно каждому, кто отправляется в поездку, их выдают как часть снаряжения.
Такси миновало Пьяцца дель Плебесцито, потом Палаццо Реале, где во время войны помещался клуб «Наафи», и покатило вдоль набережной. Море было спокойным и гладким, как зеркало. Паруса яхт казались белыми пирамидами, на горизонте виднелись смутные очертания Капри. Я остановил такси у гавани Санта-Лючия, над которой высится мрачный Кастель дель Ово. Сидя на солнышке, я любовался рыбачьими лодками, уходящими в море, и голубой гладью неаполитанского залива, простирающейся передо мной, и Везувием, похожим на громадную разрушенную пирамиду, и вдруг понял, что совсем забыл о существовании Милана, да воспоминание о ночном кошмаре почти окончательно выветрилось. Я был в мире со всем миром, как призрак который обрел молодость: зрение, слух, обоняние. Это' был тот же Неаполь, где в удивительном согласии уживаются богатство и нищета, солнце и грязь и оборванные воришки. Наверное, они все так же торгуют свои ми сестрами на Галерее Умберто и крадут что придется, из незапертых машин, оказавшихся на Виа Рома. Н мне было наплевать на богатство и нищету, и на тысячи людей, ежедневно умирающих от голода и ужасных, неизлечимых болезней, и на катафалки, запряженные тощими клячами. Все это меня не трогало. Я пребывал в романтическом настроении, просто упивался красотой Неаполя, целиком отдавшись его власти.
Я не заказывал номер заранее, но знал, что все будет в порядке. Я просто был уверен, что ничего плохого не может случиться.
По крайней мере в тот день все именно так и было. Рядом бухтой Санта-Лючия находился незадолго до этого отремонтированный отель, и, когда я высадился возле него из такси, меня встретили там, как дорогого, долгожданного гостя. Мне отвели номер на втором этаже с видом на залив и балконом, на котором я посидел перед тем, как лечь отдохнуть.
Вечером я взял такси и поехал в маленький ресторан, который знал с тех далеких времен. Вечер был теплый, светила луна. Я заказал «фрути ди маре», спагетти и «Лакрима Кристи». Ужинал я на открытой веранде, слушая непременного итальянского скрипача, игравшего «О соле миа» и «Сорренто». Тишина и красота ночи пробудили во мне чувство одиночества. И тогда я вспомнил, что Джина Валле завтра приезжает в Неаполь, и что-то шевельнулось у меня в груди. По крайней мере, мне полагалось поблагодарить ее за то, что она подменила мой бокал. Скорее всего, она спасла мне жизнь. Это было достаточным поводом позвонить ей. Тем же вечером, вернувшись в отель, я попросил телефонную книгу, отыскал номер телефона Валле, графини, вилла «Карлотта», и переписал его в свою записную книжку.
Когда я проснулся, за окном ярко сияло солнце и сквозь открытые балконные двери струился благоуханный воздух. Я позавтракал на балконе, потом долго сидел там, попивая коньяк и покуривая, думая о том, чем заняться в этом солнечном мире. Все было столь великолепно, что мне и в голову не приходило, что это великолепие может быть чем-то нарушено. Я пообедаю в ресторане, потом буду долго лежать на берегу залива на солнце, а ближе к вечеру позвоню на виллу «Карлотта».
Я приехал в ресторан вскоре после двенадцати, и, когда расплачивался с таксистом, на парковочную площадку въехал кремовый «фиат».