Проклятие рода
Шрифт:
Человек-хорек растянул губы в улыбке, но водянистые глаза остались непроницаемыми.
– Зато у меня есть дело до вас. Что касается имен, то могу лишь произнести одно – советника Петерссона, поскольку я работаю на него.
– Черт! Неужели это связано с тем самым случайно подслушанным разговором в церкви. Но меня никто не видел. Или все-таки видел… – Мелькнула мысль, Гилберт облокотился на стол, незаметно опустив вниз правую руку на рукоять меча. – Я служу королю Густаву и кронпринцу Эрику, а не советнику Петерссону.
– Я знаю даже то, Гилберт Бальфор, что вы отныне капитан отдельного английского отряда, охраняющего его высочество.
– Невозмутимо продолжил человек-хорек.
– Мое дело заключается в том, чтобы сообщить вам
Гилберт молчал. Шпион даже бровью не повел:
– Я только что вернулся из Улеаборга, где узнал, что один англичанин, когда-то был московитом. – Улыбка не исчезала с его лица. – Правда, очень занятные новости? Кто бы мог подумать? Монастырь давно закрыт, монахи разбрелись по свету, старый наместник рыцарь Андерссон умер, но кое-кто остался... – Водянистые глаза слегка прищурились, стальными иголками ощетинились.
– …из тех, кто вашего, господин рыцарь, отца вешал, да и вас припомнил… - Взгляд снова стал непроницаемым.
– Я не тороплю вас с ответом, хотя, повторюсь, при моем ремесле очень часто нужно лишить собеседника присутствия духа, заставить нервничать и сознаться в грехах. Сейчас иной случай. Подумать даю. Взвесить. Я не тороплюсь. У нас есть время – советник в отъезде, пару дней его не будет. – Маленький хищник развел руками в стороны. – Поэтому я загляну к вам завтра, в тоже время. За ответом и… деньгами, которые помогут мне слегка перепутать все то, что я узнал в Улеаборге и подтвердить, что вы являетесь дальним родственником отца Мартина, англичанина и бывшего приора доминиканского монастыря. – Человек замолчал. Его улыбка распространилась и на глаза.
Молчал и Гилберт, не зная, что сказать. Новость была не из приятных. Мелькнула мысль:
– Может убить его прямо здесь? – Рука крепко обхватила рукоять меча. – Что это изменит, если он был послан Петерссоном с определенной целью? Советник сразу догадается… Мне не тягаться с Петерссоном… даже Уорвик ничем помочь не сможет… Бессмысленно… Король не простит обмана… - Гилберт отпустил меч и положил руку на стол. Взял кружку, отпил вина. Вспомнил еще и о подслушанном разговоре. – Да, пришла беда – отворяй ворота… Что если он проверяет, а советник уже обо всем извещен? Нет. Он пришел за деньгами… Хочет заработать… Советник действительно сейчас в Упсале у брата-архиепископа… Скорее всего, не врет ищейка… Сколько он хочет?
Человек-хорек еще больше растянул в улыбке губы, блеснув мелкими хищными зубами:
– Вы не спрашиваете о цене… Понимаю… - Покивал сочувственно.
– Скажу сам – сто звонких серебряных монет. Итак, до завтра!
Как и подобает шустрому зверьку, человек моментально испарился, словно его здесь и не было.
Гилберт осмотрелся – Любава куда-то вышла, и слава Богу, она не видела этого человека. Он со стоном закрыл лицо руками. Они все-таки прознали, разнюхали, раскопали. Как? Он считал, что найти кого-либо, кто знал о его прошлом невозможно. Это было так давно. Тринадцать лет назад. В другой жизни. Но теперь это его жизнь. Его, Любавы, детей… Но это и его грех, взявшего чужое имя, попытавшегося жить под этим именем, чужой жизнью. И вот расплата…
– Что-то ты больно загрустил, молодец! – Кто-то произнес по-русски. Гилберт вскинул голову, перед ним сидел Шарап.
– Семен Замыцкий, русский посланник в Стекольне. – Представился боярский сын и протянул руку. Гилберт чуть задержавшись, ответил на рукопожатие. – Что этот хорек, - Шарап мотнул головой в сторону двери, - хотел от тебя? Они и нас пасут, как коров. Только мы лишь с виду простоваты…, а так на козе-то не объедешь… - Подмигнул хитро Семен.
Гилберт медлил с ответом. Обдумывал, рассказать ли этому русскому. Про него говорила Любава. Можно ли ему доверять? Жена утверждала, что нет. Что все московиты хитры, лживы, двуличны… Тем более, (она так сказала), что этот, сидящий сейчас напротив, связан с кем-то, кто продал Любаву покойному мужу Нильссону… Но таким образом их судьбы пересеклись. А он сам, Гилберт, кто он-то? Их земли были под Новгородом, но после отошли к Москве, как и Любавина Тверь. Только жена никак не могла этого простить московитам, хотя и служила их великой княгине. А он? Да ему все равно было. Из своего детства, юности он не вынес чего-то плохого, связанного с Москвой… А если сейчас сам Святой Георгий посылает ему в помощь этого рыжебородого?
– Он прознал, что я русский… В Каянии в плен был взят. - Опустил голову Гилберт.
– Что с того, что прознал? – Невозмутимо спросил Шарап. – Отчего не донес? Денег хочет?
Гилберт кивнул молча.
– А ты?
– Ничего. Он обещал придти за ответом.
– Когда, говоришь, обещался? – Прищурился Шарап.
– Завтра. В тоже время.
– Ну это беда – не беда. Придет, ничего не давай ему, и пущай с Богом уходит. Дале, дело мое будет.
– Почему ты мне помогаешь? – Гилберт пристально посмотрел на Замыцкого.
– Почему? – Удивился тот. – Как почему? А кто православному поможет на чужбине, если не православный? Иль ты в их веру обратился? – Глянул пристально. Глаза в глаза.
– Нет! – Мотнул головой Гилберт.
– Вот и объяснение. Все. – Шарап поднялся из-за стола. – Некогда мне с тобой ныне разговаривать. Еще будет у нас время. Прощай покудова. До завтрашнего.
Замыцкий вернулся к своему столу, бросил несколько монет и поспешно вышел из трактира, на пороге заметив только что появившуюся в зале Любаву.
– Удалось! – Ликовало внутри.
Человек-хорек заявился вновь, как и обещал. Разговора не получилось, шпион вылетел из трактира словно ошпаренный и быстрым шагом направился к Стуркюрка. От стены дома напротив отделилась почти незаметная во мраке улицы тень, пьяно шатнулась ему наперерез, заорала какую-то песню, попыталась обнять, шпион хотел оттолкнуть, но острая боль в животе согнула его пополам.
– Что ж ты так напился, дружище? – Участливо спросил его по-шведски вмиг протрезвевший пьяница. – Надо помочь тебе опорожниться! – Человек в черном подхватил умирающего скрюченного шпиона под мышки и потащил прочь, к заливу. Со стороны все выглядело невинно – один перебравший, но более стойкий товарищ, помогает другому, совсем напившемуся. Он дотащил своего собрата по питию до берега, усадил рядом, незаметно для всех обыскал, забрал все лишнее, затем подобрал несколько булыжников, аккуратно запихал их за пазуху хорьку, и, оглянувшись по сторонам, столкнул тихонько в воду. После еще долго сидел, тщательно всматриваясь в темноту морской пучины, поглотившей с концами бренные останки.
Шарап дождался, когда в двери трактира появилась голова толмача Васьки Тучкова, кивнула, ощерилась довольно, и исчезла во тьме, степенно поднялся, пересел за стол Гилберта, как и вчера.
– Ну вот, милый, дело и сделано.
– Убили что ли? Так это и я мог сделать.
– Не-е-е. Тебе нельзя! Ты – вона какой видный, весь в доспехах сияющих. Да и по твою душу сей хорек бегал, рыскал, вынюхивал где-то там в Каянии… А ты, как сидел за столом, так и сидишь. Оглянись, сколь народу подтвердит, еже ли что. А Ваську Тучкова словили б, ну напился человек, ну повздорил с ищейкой, ну прирезал, на то она и собака, а не человек. Спросу никакого!
– Может откупиться стоило?
– Да! – Скорчил рожу посланник. – До гроба бы откупался и каждый день по нескольку раз. Им только позволь!
Появилась Улла. Бросила укоризненный взгляд на Гилберта. Шарап перехватил:
– Не серчай, хозяйка. Мы лишь чуток потолкуем и разбежимся. – Фыркнула, поправила белый чепец на голове, отошла.
– Так как тебя, молодец, судьба забросила столь далеко?
– Говорил уже, что в Каянии, на рыбных промыслах, в плен попал мальчишкой. Отца убили, меня чудом спасся. В монастырь попал. Там вырос, выучился, настоятель был англичанином, дал мне свою родовую фамилию, потом и в отряд английский взяли.