Проклятие рода
Шрифт:
Тут рыцарь вошел. Да сразу к Любаве. Шарап глаз скосил, по губам понял сразу: по-русски заговорил с ней. Ого-го, интересно, никак муженек ее… Отвернулся вполоборота, пятерней подперся, но все примечал. Муж к ней с радостью какой-то, а она себя лишь поцеловать дала и оборвала на полуслове, что-то выговаривала долго, один раз на Замыцкого показала, муж тоже быстро посмотрел в его сторону и отвернулся, слушал жену, кивал головой согласно. Шарап даже не пошевелился. Про себя размышлял:
– А муженек-то в латах знатных. Небось, в самом дворце служит… и глядишь ты.. наш… русский… Каким ветром его сюда занесло?
– Вот так удача! Сама в руки идет! Эх, и голова ж у боярина Захарьина. Все помнил старый, и Шигону сподобил помочь… Любава предупредила мужа, говорить явно со мной не будет. Ну и не надобно. Пока, а там и случай какой подвернется… Разговоримся еще…
Как в воду смотрел. Терпелив был Замыцкий… Ждать умел. Захаживал теперь два-три раза на неделе. В дом на Буннсгранд возвращался поздно вечером, изображая дружинника новгородского, не вязавшего лыко от выпитого. Охрана и шпионы презрительно сплевывали вслед, пропускали молча, особо и не разглядывая. В остальные дни по городу продолжал болтаться в ярких кафтанах. Вот он я! Любуйтесь!
Темным ненастным ноябрьским вечером сидел Гилберт один за столом с кружкой, раздумывал, почти не замечая окружающего гула, кислых запахов вина и пива, немытых тел посетителей и изредка прорывавшегося сквозняка из двери на улицу. Шарап неподалеку пристроился, на привычном месте. Любава несколько раз подходила к мужу, что-то спрашивала, он улыбался в ответ, но как только жена отходила, улыбка гасла на лице рыцаря.
– Знать случилось что-то… - Подметил про себя Замыцкий. – А жене говорить не хочет…
Прав был посланник. Третий день Гилберт размышлял над тем, что довелось ему случайно услышать. По старой привычке заглянул он в пустой вечерний полумрак Стуркюрка, прошел в левый дальний угол к своему Святому Георгию и затаился, в молитвы и раздумья погруженный. Вновь и вновь вспоминал свою судьбу, родителя погибшего, отца Мартина, встречу с Любавой, думал о маленьком сироте Эрике, о котором теперь он обязан был заботиться, о своих детях, удивлялся, благодарил своего небесного покровителя, как вдруг услышал голоса. Двое разговаривали с другой стороны статуи Святого Георгия и не могли видеть, что в церкви есть еще кто-то.
– Что за срочность? У меня очень мало времени! Говори, только быстро! – Недовольно произнес чей-то голос, очень напоминавший советника Петерссона.
Другой, незнакомый Гилберту человек, горячо зашептал, но в тишине церкви было слышно каждое слово:
– Это действительно срочно, магистр. Сегодня на исповеди у меня был господин Сванте Стуре.
– Проклятье! – Гилберт не сомневался - это был точно Олаф Петерссон. Советник не стеснялся иногда в крепких выражениях, даже под сводами церкви. – Надо бы пройти в кабинет, но у меня нет времени. Ладно. Говори здесь, кроме нас никого в церкви нет.
Гилберт напрягся, почти затаил дыхание, стараясь не шевелиться, чтобы случайным звоном доспехов не выдать своего присутствия. Шепот доносился отчетливо.
– Стуре покаялся на исповеди, что имел греховную связь с Маргарет в прошлом году, в марте. Королева изменила нашему Густаву и призналась Сванте, что Юхан его сын, а не нашего короля.
– Замолчи! – Испуганно вскрикнул Петерссон. – Ты лжешь!
– Я передал лишь то, что слышал и обязан был вам сообщить, господин магистр. – Шепот стал прерывистым. Незнакомец видно сильно перепугался сам.
Воцарилось молчание. Гилберту казалось, что сердце под латами бьется так сильно громко, что выдаст его. Он ощущал смертельную угрозу от того, что стал случайным свидетелем этого разговора и обладателем тайны, цена которой голова.
Наконец, не менее ошеломленный Петерссон пришел в себя. Спросил чуть слышно:
– Еще кто-нибудь…?
– Нет, что вы… я сразу к вам… - Шепот незнакомца поминал тонкий, еле различимый мышиный писк.
– Уходи немедленно к себе. Немедленно. И проглоти язык. Забудь обо всем, что ты мне сказал. Ты этого никогда не слышал!
– Да, да, магистр. Я ничего не слышал.
– Не было никакой исповеди! Уходи немедленно.
Гилберт даже представил себе, как собрались сейчас морщины на широком покатом лбу советника, как сошлись вместе у переносицы густые брови в тяжелейших раздумьях.
– Не было исповеди… ничего не было!
– Пискнул в последний раз незнакомец, и по затихавшим звукам шагов стало понятно, что он стремительно покинул церковь. Скрипнула скамья, Гилберт догадался, что советник обессилено опустился на нее. Еще несколько минут тревожной тишины.
Внезапно хлопнула внутренняя дверь, и раздался звучный голос секретаря Петерссона:
– Вы еще здесь, господин магистр? Вы не опоздаете?
– Подойди ко мне ближе и наклонись. – Прозвучал усталый голос. Далее советник прошептал что-то на ухо своему секретарю так тихо, что разобрать Гилберту не удалось.
– Я понял. – Прошелестело в ответ.
– Все должно выглядеть очень натурально… обычный ночной разбой.
– Я все понял. – Тихо повторил секретарь.
– Приказал убить! – Догадался Гилберт и вновь испытал не страх, но дыхание смерти, коснувшейся его лица своим крылом. Он еще долго сидел в церкви после того, как ее покинули Петерссон и его секретарь. Рассказать об услышанном Любаве он не мог, хотя жена почувствовала сердцем неладное, но Гилберт отшучивался, а мыслями возвращался вновь и вновь у случайному разговору.
Входная дверь скрипнула, и в трактир заглянул человек, похожий на хорька. Шарап его сразу приметил:
– Принесла нелегкая. – Он узнал одного из шпионов Петерссона, приглядывавшего за ними в первые дни пребывания посольства в шведской столице. Позднее, правда, он куда-то исчез, но характерная внешность маленького хитрого зверка запомнилась боярскому сыну. Замыцкий мгновенно отвернулся в сторону, голову хмельно набок, подпер ладонью растопыренной, и для убедительности кружку ко рту, лицо полностью закрыв, один лишь глаз косится.
Хорек уселся напротив Гилберта и заговорил сходу, без всяких приветствий и, не представившись .
– Нам нужно поговорить, господин рыцарь.
Гилберт откинулся на спинку скамьи, скрестил руки на груди:
– Я не испытываю симпатий к незнакомцам, которые садятся ко мне за стол без приглашения и не желаю разговаривать.
Шпион пожал плечами:
– При моем ремесле возникают не слишком приятные окружающим привычки.
– Мне нет дела ни до вас и до вашего ремесла. – Жестко ответил рыцарь.