Проклятие рода
Шрифт:
– Потому что они верят всему, что им скажут. – Неожиданно грустно заметил Магнуссон. – Будут им внушать, что папа – наместник самого Господа на земле, они и поверят.
– Истина все равно восторжествует. Даже если это произойдет достаточно поздно, ложь станет лишь омерзительнее. Вина анабаптистов не в спорах о том, когда нужно креститься, думаю, что любой грамотный богослов мог бы с легкостью опровергнуть их доводы, а в том, что они вели себя неподобающим образом – отрицали светскую власть, подменяя ее собственной священнической властью, фактически уподобляясь папе и его кардиналам, отрицали частную собственность, призывали к общности жен, то есть к разврату и повальному греху .
– Истина… Но откуда берется в человеке тайное, сокровенное, хорошее, плохое, благородное и низкое до подлости, бескорыстное и кровожадное? Душа – наше второе тело, признаться в чем-то – облегчить душу? А в ней ли дело? - Веттерман с любопытством посмотрел на Магнуссона. Таких речей ему слышать еще не доводилось. Посланник ехал, развалившись в седле и уставившись немигающим взором куда-то вдаль, в глубину красно-желто-зеленого осеннего леса, куда вот-вот должна была нырнуть дорога. – Душа чиста, ибо она дана Господом. Слушай свою душу и найдешь ответ? Зло от разума, рождающего все самое страшное и подлое, что есть на земле? Какой-то кусок серого вещества в костяном горшке! Это и есть наше первое тело? Источник зла? Двойник? Один – душа - белый пушистый с крыльями ангела, второй – черный, с красноватыми воспаленными хитро прищуренными глазками. Левый уголок рта всегда опущен – признак вечной лжи. Хотя, почему черный? Нет, он такой же, как мы. Его кожа бледна, зато изнанка цвета преисподней. Душа, как снег, мысль, как сажа? Только мысль может быть черной, душа нет? Ангел бьется в смертельном бою с сатаной? И все мы хотим победы справедливейшему! Белое и черное? Что скажете, пастор? – Магнуссон искоса взглянул на Иоганна.
– Господь создал мир разноцветным. Красный, желтый, зеленый, голубой, фиолетовый… все цвета радуги , как сказано в книге Бытия, радуги, ставшей символом прощения Создателем прегрешений человечества. Мы привыкли воспринимать изображение ангелов в белых одеяниях, но они разноцветны, как весь Божий мир. А значит, и демоны могут принять любое обличие, ибо они во всем хотят походить на защитников рода человеческого. Красный – цвет крови или любви? Любви какой? Чистой, бестелесной, воплощенной в алой розе или плотской, от которой зачинается жизнь, но она тоже связана с кровью – от лишения невинности до родов? Желтый – веселое многоглазие поля ромашек или желчь зависти, злобы, жажды мщения?
– Разве желчь не может быть маской справедливой борьбы со злом? – Быстро вставил посланник.
– Может! Как и яркая зелень сочной майской травы соседствует с болотной ряской, скрывающей под собой смертельную опасность трясины, как голубизна неба, опускающегося в бездну моря, откуда еще никто не возвращался из потерпевших кораблекрушение вдали от берегов. Красота радует глаз, но разве демон не в состоянии сотворить красоту?
– Разве женская красота, не может скрывать за совершенством черт, волнующей округлостью линий, грацией походки, сладким шепотом сладострастья, - подхватил Магнуссон, - прятать коварство удара отточенного клинка и холода безжалостной смерти? Красота женщины – опасность и потому еще, что она рождает страсть, ослепляющую глаза и душу мужчины.
– А разве немощное, отвратительное на вид, покрытое побоями или струпьями болезни человеческое тело не может обладать душой, которая будет светить другим через страдания ее обладателя? – Парировал пастор. Они посмотрели друг на друга и рассмеялись.
– Вот истина, что проповедует доктор Лютер: мораль Нагорной проповеди применима к жизни каждого христианина, но не обязательна ко всем решениям, принимаемым христианами на службе королю. Они могут быть и греховны, но все спасение в вере! Sola fide! – Магнуссон поднял вверх палец. Его лицо внезапно превратилось в непроницаемую маску.
– Господь дал нам заповеди, которые должны жить в душе, а разум каждый раз обращаться к ней за советом. Просите и дано будет вам; ищите и найдете; стучите, и отворят вам. Ибо всякий просящий получает… И во всех делах, семейных ли, церковных ли, королевских ли, совет будет дан угодный Господу. – Попытался возразить Веттерман.
– Эх, дорогой мой пастор, если бы все так было просто… - Посланник замолчал и опять уставился на дорогу.
Путь их лежал по прекрасным сосновым и буковым лесам, изредка прерываемые серыми полями. Осень была в самом разгаре, но ощущалась лишь в утренней прохладе и красноватых листьях, постепенно усеивавших землю. Солнце светило почти по-летнему, изредка прикрываясь облаками, брызгавшими время от времени на путников короткими, но холодными дождями. Обедали в придорожных трактирах небольших селений, напоминавших маленькие городки с каменными или кирпичными одноэтажными постройками и черепичными крышами, позади которых гнездились деревянные домишки, крытые соломой. Города, где они останавливались на ночлег, отличались от селений не столько размерами, как обязательной крепостной стеной с башнями и воротами, церквями, да высотой домов в два, а то и три этажа.
Дороги были многолюдны. Крестьяне везли со своих полей на продажу последние плоды осеннего урожая; куда-то на заработки шагали подмастерья; ехали купцы в кожаных штанах, восседая рядом с огромными бочками - каждая занимала целую телегу; встречались монахи в разноцветных рясах, определявших принадлежность к тому или иному ордену – Веттерман понял, что они уже находятся на территории Священной Римской империи; иногда навстречу скакал целый отряд ландскнехтов, сопровождавших важного рыцаря, и все сходили на обочины, пропуская громыхающую латами кавалькаду всадников. На двенадцатый день путники достигли Амберга. Город появился совсем внезапно, словно лес уперся в его каменные стены.
– Амберг славится своими скобяными изделиями. – Пояснил Магнуссон, показав на бесчисленные лавки, из которых состояли улицы. – Здесь неподалеку добывают руду, которую по воде отправляют дальше в Регенсбург.
– Мы уже близко от него?
– Две-три мили осталось. Завтра днем будем на месте.
Ближе к вечеру Иоганн вышел к Фильским воротам. Здесь, на берегу тихой реки, потолкавшись среди медно-красных от вечного загара лодочников – перевозчиков руды, он узнал, что старый Вилли Грабенмахер ушел пару дней назад домой в Регенсбург и вернется не раньше чем через неделю.
– А где его там можно найти? – Поинтересовался пастор.
– У соляного амбара. Сразу за Шульдтурм, башней перед мостом через Дунай. Как выйдете через ворота, то направо. Вилли разгрузит руду и туда вернется. – Объяснил словоохотливый лодочник.
Удовлетворенный ответом, Иоганн вернулся на постоялый двор.
На следующий день они въезжали в Регенсбург через одни из пяти ворот города, отозвавшихся на стук копыт по булыжной мостовой гулким эхом кирпичных сводов. Коричневые и красноватые с фахверком дома были высотой в три, четыре этажа. Статуи и фронтоны украшали их фасады. Заметив, с каким интересом Веттерман рассматривает дома, Магнуссон пояснил:
– Местные патриции соревнуются друг с другом в богатстве отделки и высоте. Вон та башня, – он показал на высоченное каменное сооружение, - тоже жилая.
В разношерстной толпе горожан мелькали белые, черные, коричневые рясы монахов.
– В городе пять или шесть аббатств. Своими стенами они вошли в городскую стену. А вот за теми воротами, - Магнуссон махнул рукой налево, - сидит епископ. Это его флаг – три белых и три синих треугольника.
– Мы пойдем к нему?
– Пока не знаю. Сегодня или завтра я постараюсь встретиться с бургомистром, а там будет видно. Воспользуемся конфликтом городского совета с епископом и пустим их вперед, как поступил мастер, строивший знаменитый каменный мост через Дунай. Не слышали эту историю, господин пастор?