Проклятие рода
Шрифт:
– Нет. – Иоганн пожал плечами, они как раз выезжали на площадь, где высился великолепный собор, тянущийся вверх остроконечными башенками, весь украшенный лепниной, скульптурами и кариатидами. – Какая красота! – Восхищенный пастор залюбовался истинным шедевром архитектуры.
– Да. Красиво. – Согласился Магнуссон. – Только строят уже несколько веков и закончить никак не могут, а сейчас и вовсе остановились. От собора Святого Петра дорога выходит прямо к Дунаю, - он показал на юг, - на тот самый каменный мост. По нему шагали рыцари в Святую землю. Сперва с Конрадом III, а после с Фридрихом Барбароссой. Так вот строители поспорили между собой – кто быстрее. И тот, кто строил собор, стал опережать другого мастера. Проигрывавший обратился за помощью к самому сатане. Тот потребовал, что бы первых три души, которые перейдут мост, достались ему. Мастер согласился, и дело у него заспорилось. Через некоторое время мост был готов. А когда наступил час расплаты, то хитрый строитель первыми запустил на мост петуха с курицей и собаку! Сатана остался с носом. Ха-ха-ха! – Магнуссон весело рассмеялся.
– Правда, и собор никак не достроят теперь. Город давать денег не хочет, а у епископа их нет. А как вам та фигура женщины со змеями на груди? Красива? – посланник показал на одну из кариатид.
– Да. – Покачал головой пастор. – Но это Luxuria – Нецеломудрие.
– Точно. Я вдруг вспомнил наш разговор о красоте. – Хитро подмигнул посланник.
Разместившись на постоялом дворе, путники расстались. Магнуссон отправился в ратушу, а Иоганн пошел на выход из города, как раз к тому самому каменному мосту, о котором ему поведал посланник. Справа от ворот, прямо на берегу Дуная, должен был находиться главный соляной амбар, где отгружали соль. Там он рассчитывал найти Вилли Грабенмахера. Ему повезло и на этот раз, как тогда в Штральзунде. Первый же лодочник указал ему на дальнюю посудину, стоящую одной из последних на погрузку.
– Вон, видите высокого старика с девочкой на руках. А рядом с ним мальчишка.
Веттерман посмотрел в указанном направлении и увидел высокую, чуть сгорбленную мужскую фигуру в шляпе, потрепанной куртке, темных штанах, заправленных в сапоги. Старик стоял к нему спиной и его длинные седые волосы трепал речной ветер. Девочки Иоганн не видел, но рядом стоял мальчик и о чем-то разговаривал со стариком. Иоганн сделал вид, что прогуливается по берегу, еще не решив для себя подходить к Грабенмахеру или нет. Поравнявшись с ними, он увидел и девочку, мирно дремавшую на широкой груди старика. Иоганн приветливо улыбнулся и приподнял свою шляпу. Загорелое, как у всех лодочников, истрепанное временем и ветрами, пронизанное морщинистой сеткой лицо старика ответило доброй улыбкой сквозь седину бороды. Светловолосый мальчик поднял свои голубые глаза и вопросительно посмотрел на пастора.
– Какие замечательные у вас дети.
– Это внук и внучка, добрый человек. – Покачал головой Грабенмахер. – Наша последняя радость в этой жизни. Но хвала Спасителю, мы со старухой еще крепко стоим на ногах и сможем их вырастить.
– Храни вас Господь, добрые люди. – Иоганн поклонился и, не сказав больше ни слова, медленно пошел обратно. А нужно ли было признаваться, зачем он сюда приехал? Нет, он все видел собственными глазами и был спокоен теперь за детей Сесиль. Объяснения, напоминания о ней, рассказ о казни и предсмертном крике - просьбе, а, значит, и о несчастном сыне старика, причинили бы ему лишнюю боль, которой и так хватает в этой жизни. Дети ухожены, окружены заботой, их любят. Что еще можно пожелать? Ничего. Только не мешать.
Веттерман вошел в город, поравнялся с башней и чуть было не ткнулся носом в кружку, неожиданно появившуюся перед его лицом. Он поднял голову. От кружки уходила веревка, спущенная в узкое зарешеченное оконце башни. Сверху на Иоганна смотрело изможденное лицо узника. Очевидно башня служила одновременно тюрьмой, и арестанты таким образом выпрашивали подаяние у прихожан. Пастор нащупал в кармане серебряную монету и бросил ее в кружку, моментально взлетевшую вверх.
– Спаси тебя, Господь! – прошептал Иоганн и добавил, - и нас всех.
– Все разрешилось благополучно, господин пастор. Вы, ей Богу, приносите мне удачу. – Приветствовал Веттермана посланник, которого пастор нашел в трактире на первом этаже их постоялого двора. Магнуссон закусывал вино добрым куском копченого окорока с тушеной капустой. – Присаживайтесь, мой друг. Эй! – Он махнул рукой хозяину, чтобы тот подавал ужин пастору, и наклонившись вперед, насколько позволяло ему его брюшко, прошептал. – Совсем скоро этот город присоединится к нашему союзу. Они давно уже ждали личного обращения к ним доктора Лютера. Его мы с вами и доставили нынче. Завтра бургомистр Блюмберг даст мне письменный ответ доктору, и наша миссия завершена.
– А епископ?
Магнуссон махнул пухлой ручкой с зажатой в ней костью.
– Он нам не нужен. Пусть с ним разбирается совет!
Глава 3. Новое назначение.
Немецкое богословие еще было едино. Над всеми гремел непререкаемым авторитетом громкий голос доктора Лютера, не стеснявшегося даже во время проповедей самых крепких словечек и выражений:
– Я хотел и не мог понять Апостола Павла в его послании к Римлянам. И мешали мне в этом не босые, грязные и холодные ноги в монашеских сандалиях, а лишь одна единственная фраза: «В нем открывается правда Божья…» . Я возненавидел эти слова – «правда Божья». – Вцепившись своими мужицкими крепкими руками в кафедру, словно намереваясь оторвать ее вместе с собой от стены, Лютер останавливался и обводил яростным взглядом аудиторию, притихшую от таких неожиданных и резких речей. – Я был приучен понимать их, как правду, согласно которой Бог праведен и карает неправедных. Хоть я и жил невинной жизнью монаха, я чувствовал себя грешником с совестью, нечистой перед Богом. Я был далек от любви к этому праведному Богу, на самом деле, я ненавидел Его! – Доктор сделал еще одну паузу. Тишина стояла такая, что казалось, его слова продолжают звенеть в ушах.
– Денно и нощно рассуждая над этой фразой, я стал понимать, что «правда Божья» есть дар Божий – вера, по которой Он оправдывает нас, как сказано «праведной верой жив будешь». И предо мной открылись врата рая, я родился заново, я стал видеть все Писание по-иному. Ненавидимые мною слова «правда Божья» звучали теперь сладчайшей из фраз! Причина, по которой люди не понимают, почему их оправдывает одна вера, заключается в том, что они не знают, что такое сама вера! Все вы слабы и эгоистичны, поражены неизлечимой проказой и несмываемой скверной, и будете пребывать в этом дерьме до тех пор, пока не осознаете, что только верой, только Милостью, только через Писание, вы почувствуете Христа и поверите в Слово Бога!
Кто мог устоять перед таким натиском? Перед молниями, что извергал Лютер? Кто мог не осознать собственной ничтожности и остаться пребывать в том состоянии, которое так недвусмысленно обрисовал доктор? Таких - не было! Семена очищения веры падали на благодатную почву.
Спокойнее проходили лекции доктора Меланхтона. Его больше интересовала этика, как концепция духовной и светской справедливости, выступающая отражением убеждения человека в повиновении Богу и соблюдения Заповедей. Но Иоганну было гораздо интереснее проводить время в тишине библиотеки, самостоятельно постигая мудрость древнейших мыслителей и богословов. Когда завершались лекции сюда же устремлялись и студиоузы, невольно принося с собой шум аудиторий, пыл лекторов или собственную взбудораженность от услышанного. Нет, никто не позволил бы нарушать тишину храма книги, но она все равно наполнялась звуками шагов, дыхания, шелеста страниц. Но гораздо громче бились сердца, стремившиеся найти в книгах подтверждение того, что только что было произнесено с кафедр. Уединение Веттермана было нарушено, и он покидал библиотеку.
Иоганн почти не видел сына. Юноша растворился в лекциях – по церковной истории и практической теологии, бесконечной латыни, греческому и еврейскому языкам, математике и космографии, а по субботам диспуты, куда приходил иногда и сам Лютер, подбадривая и раззадоривая своими репликами оппонентов.
О восхищении учебой отец узнавал лишь в те непродолжительные минуты, когда юный вечно голодный студент залетал к ним с матерью, и давясь пищей, что-то успевал им рассказать. Но судя по тому, как он выразительно переглядывался при этом с Гертрудой, у Андерса хватало времени не только на лекции и диспуты.
Это не могло не укрыться от проницательного женского взгляда Агнес.
– Иоганн, ты не хочешь поговорить со служанкой? – Спросил его жена, когда сын исчез также молниеносно, как и появился, а Гертруда, прибрав со стола, удалилась к себе на кухню.
– О чем, милая? – Но взгляд жены был так красноречив, что Веттерман оставил попытки изобразить непонимание. – А может надо с Андерсом поговорить? Только о чем?
– Тут пастор допустил оплошность.
– Все мы были молодыми когда-то…